Сейчас Летов переносит идею суицидального пути к Богу на всю Россию. "Давишь, давишь человека, а из него все одно дерьмо идет. Когда же, наконец, пойдет кровь?" В летовской голове вертится грандиозная хлебниковская Вселенная, и по ее меркам крутится маховик ощущения жизни с тотальной гильотиной в финале. "Этой стране необходимо очищение. Очистить ее может только кровь, большая кровь".
Все священные революции в истории человечества, помимо подонков (сегодняшний взгляд) имели в своих рядах честных и искренних людей, ставящих духовное выше материального (вчерашний взгляд, оживающий в Егоре Летове). Обыватели отсиживались. Кровь лилась, но чище от этого ни одна страна не стала. Хотя маяком было очень душевное чувство справедливости и красоты, которого так не хватает в удушливо-ларечном мире чистогана.
"Красота в политике — это кровь.
Красота в искусстве — высший смысл жизни…" (ну, сказал). Но кровь, и это очевидно, отнюдь не высший смысл жизни, так как (да, надо еще раз повторить эту банальность) искусство и политика — две вещи несовместимые и даже противоположные. Май 1968 года обратного не доказал. Лучшая, политика — скучная политика. Честный и пламенный человек в политике'- потенциальный палач народов.
Пастернак говорил, что лучшее время для творчества — тусклый общественно-политический фон, на котором художнику легко и удобно светить. Когда политический фон разгорается, художники неизбежно теряют себя. Творчество сегодняшнего дня находит себя в зловеще-красивых геополитических телегах Дугина и Гейдара Джемаля. Пик творчества Егора Летова пришелся на 1990 год, когда он записал свой "веселый и отчаянный" Прыг-скок. До этого он писал по несколько магнитоальбомов в год, после — за три года сделал единственную программу Сто Лет Одиночества. Первую у Летова, не ставшую для него новым "выходом за флажки". Как сказал бы Сева Новгородцев, "творческий организм начал работать на реверс".
Было бы слишком грубо говорить, что Летов выдохся как художник и искусственно пытается привлечь к себе внимание с помощью дешевых политических трюков типа унии с Прохановым. Наверняка остается место для работы подсознания. Но очевидно, что свое драматическое мироощущение, не находящее личностного выхода в период ослабления творческой интенсивности, Летов сейчас вынужденно распространяет на внетворческие сферы жизни.
Этот синдром повсеместен. Хотя он легко может быть сформулирован как "стихийный бунт русского художественного сознания против бездушия русского капитализма".
Не нужна душа в политике.
Рита Пушкина рассказывает, что ее старые друзья еще по 70-м годам, художники-сюрреалисты, выставлявшиеся на Малой Грузинке, сегодня все скопом полюбили Жириновского.
"Это же сюрреализм в действии!"
Место сюрреализма в живописи. "Не совалась бы ты, девочка, в политику!"
Последнее, что очень важно сказать. Егор Летов надежное место в Вечности себе уже забронировал. Тем проще ему принципиально балансировать на грани. Но грань между временем и вечностью, как выясняется, гораздо отчетливее, чем грань между жизнью и искусством. Между кровью и любовью. "Он надел на себя не кота, а — терновый венец". А жизнь выбирает животное.
Сергей Гурьев.
12.1993 г., "Музыкальный Олимп".
НЕФОРМАЛЫ ЭНСКА: "БУДЕМ ЖИТЬ ПО ЛЕТОВУ"
Образ жизни тех, кто бывает на концертах рок-музыки, удивляет, а иногда и пугает людей обычных, не имеющих достаточного представления о «тусовках». Однако сами неформалы, привыкшие ко всему, давно уже перестали обращать внимание на то, какой стала их жизнь, воспринимая все перемены как должное и отвергая те "прелести жизни", которыми довольствовались многие.
Песни Егора Летова, привлекавшие меломанов и "ценителей русского рока", звучали на кухнях грязных коммуналок, в общежитских комнатах, где всегда царили хаос и пьяное веселье, разбавленное теми самыми песнями, которые соответствовали внутреннему обличию неформалов, рассуждающих о суициде как о единственном выходе из тупиковых ситуаций, когда уже не было сил на здравые рассуждения, а в умах оседали мутным осадком впечатления ушедших дней. Летов существовал в «мифических» рассказах да магнитофонных записях, он был далек и нереален… пока фаны не попали не его концерт в «пятерке» НГУ.
Небольшой зал, заполненный молодежью, освещают лучи прожекторов, а по ту сторону двери безбилетных неформалов не пускает милиция, надежно охраняя вход в зал. Ругань и крики слышаться долгое время, но потом их перекрывает лавина однообразной музыки — на сцене группа РОДИНА со своим неутомимым вокалистом, который ни минуты не может оставаться в состоянии покоя. Тусовка, заняв места возле сцены, начинает танцевать, но на первый взгляд как-то вяло и безрадостно. Часть молодых людей толчется в баре, распивая разнообразно-безобразные спиртные напитки, смешивая их друг с другом и в пьяном бреду доказывая что-то своим собеседникам, обрывая на полуслове философские фразы о смысле жизни, вслушиваясь в грохот и звон, доносившейся из зала.
Возле сцены тесно — толкаются локтями и запросто могут ударить, но нечаянно. Впечатление такое, что танцуют от нечего делать — лишь бы не остаться без движения, ждут, когда на сцене появится Летов, но, вероятно, это произойдет не так скоро, и еще какое-то время придется воспринимать на слух бесформенные, расплющенные слова. Милиция в дальнем углу зала. Непонимающе смотрят на молодых людей, прыгающих возле сцены; в глазах — напряжение и усталость: недолго и обернуться "безобразными выходками пьяных подростков", однако пока ничего не происходит.
Тусовка перемещается по залу, сигаретный дым повисает в воздухе, не исчезая и не растворяясь, переходя в постоянный туман. Со всех сторон давят, то бросая вперед, то отталкивая назад, и я понимаю, что человеку, попавшему в толпу, бывает сложно из нее выбраться. А на сцене уже совершенно другая группа, которая в считанные минуты «заводит» зал. Толпа колышется, создавая какие-то резкие волнообразные движения из стороны в сторону, последние ряды напирают, и дышать крайне трудно. Если бы на моем месте оказался человек, впервые попавший на концерт, то он наверняка бы подумал о том, что всеми овладел массовый психоз.
Не пытайтесь найти во время концерта хотя бы одного нормального человека, со всеми начинает происходить что-то непонятное, но никто не обращает внимания друг на друга — каждый сам по себе, пока не надоест "прикалываться в одиночку". За дверями зала неформалы, у которых есть наркотик, они знают, что их кайф будет слишком тяжелым, однако ничего не пытаются изменить, уходя от себя и своих проблем. Какой-то хиппи, прислонившись к стенке и безразлично глядя на тех, кто находится рядом, начинает читать свои стихи, но они слишком сложны, чтобы воспринять их в полубредовом, расслабленном состоянии, а потому тусовка, ни слова не говоря, возвращается в полутемный зал.
Летов появляется неожиданно. Под свист и аплодисменты, под возгласы фанов, под вопросительные взгляды тех, кто давно уже искал сходства и различия между Лотовым-поэтом и Летовыи-человеком. И оказалось, что поэт и человек не уживались в одном лице, потому как один противоречил другому, а человек был намного добрее и воплотить свои "песенные теории" в реальную жизнь не мог. Поэт, доведенный до отчаяния в те минуты, когда, на первый взгляд, уже нечем жить, был порою откровенен с листом бумаги, но иногда прятал между строк то, чего не сказал открытым текстом, не сочтя это нужным.
Оказавшись снова в толпе, я понимаю, что у нее все-таки есть одно преимущество — упасть практически невозможно. Летов работает на совесть, и все во много раз лучше, чем на концерте в ДК «Чкалова», от которого осталось впечатление какой-то незавершенности, недосказанности. Здесь все иначе: слушателей во много раз меньше — около ста человек, а потому общаться гораздо легче. По залу шмыгают панки с выбритыми висками, порванными рубашками и многочисленными булавками на джинсах. Обрывки фраз с пресс-конференции с Лотовым придают сил, и в то же время начинает казаться, что концерт закончится с минуты на минуту. Обстановка зала напоминает сейшн для узкого круга. На лицах — ощущение счастья, в глазах — фанатичный блеск. Они считают себя фанами, но редко кто задумывался над тем, нужны ли они своим кумирам. Однако Летов внимателен и вежлив со всеми и на протяжении всей пресс-конференции, которая началась сразу же после концерта. Усталый и скромный, абсолютно не такой, как герои его песен, Летов не оставляет без внимания ни один вопрос, говорит о том, что любит Новосибирск, а к фанам своим относится с уважением — "это такие же люди, как я"; шоу-бизнесом не занимается, потому как считает это мерзким и унизительным, предназначенным для тех, кто не знает, что такое панк-рок. Плавный переход от музыкальных пристрастий к политическим, вопросов о политике задают много, а фраза о том, что "коммунизм и христианство едины; я всегда был коммунистом", изумляет. Летов говорит о бесполезности войн и о том, что "капитализм — это самое сатанинское, что есть на земле". Молодые люди слушают с большим вниманием, хотя несколько лет назад им было плевать на политику, идеалы и смену строя, произошедшую так внезапно. Не было ни призывов, ни клятв о том, что нужно спасать Россию во что бы то ни стало, просто состоялась встреча с человеком, у которого были свои взгляды на жизнь, и заставить его мыслить как-то иначе не удалось бы, наверное, никому…