… Почему мне всегда приходится самому, своими собственными руками открывать людям глаза? Им больно, они страдают. А я вынужден это делать. Не потому, что я фанатик, которому так хочется обернуть в свою веру как можно больше людей. Потому что я хочу спасти как можно больше. Они не станут верить мне просто потому, что я рассказываю им байки о бессмертии и любви к своей душе. Они не станут верить мне, если я принесу себя в жертву. Им нужно гораздо больше крови. Той крови, что прольётся у невинных, той крови, что на земле чёрными лентами букв выпишет заповеди их будущей жизни.
А ведь я - всего лишь записная книжка.
А ведь я - всего лишь летописец.
Сколько ещё мне придётся спасать? Как долго будет всё это продолжаться?
Кажется, я уже чувствую конец.
Я – некромант.
***
Во снах я вижу свои жизни. Те, что были прожиты очень давно, те, о которых я уже мало что помню. Почему они снятся мне? Хотят напомнить о чём-то, о чём нельзя было забывать? Хотят рассказать мне что-то о самом себе? Не знаю. А может, просто не хочу знать. Слишком сложно, чтобы быть просто правдой. Слишком просто, чтобы обернуться ложью. Во мне противоборствуют множества самых разный сущностей. Тех, которые не я, тех, что перешли ко мне по наследству от моих прежних тел. Почему они во мне? Я слышу их голоса, но не могу различить слов. Я ещё недостаточно силён для этого. Я ещё не дошёл до той черты, которая отделяет меня от них. Я боюсь? Конечно же боюсь. Себя, в первую очередь. Я смотрю в зеркало. Не могу я привыкнуть к этому телу. Обычно я не волнуюсь по этому поводу: я всегда занимаю чьё-то место, и не мне выбирать, как я буду выглядеть и кого мне придётся воскресить на этот раз. Но сейчас…
Я не идеален. Я не такой, каким я себя представлял. Я ведь бессмертен, чёрт возьми! Так почему же я такой же человек, как и все вокруг? Почему, изучая себя, я не нахожу ничего, что отличало бы меня от так ненавидимого мной стада? Я прикасаюсь к холодному стеклу зеркала. Веду пальцами по отражению своего лица, спускаюсь ниже, к груди. Почему именно такой? Почему не такой, как Рихард? Не такой, как Оул? Как Лекс?
А у Девильеры есть тело?
Отгоняю глупые мысли. Ловлю себя на одной и ужасаюсь. Я думаю о Девильере слишком много. Думаю о том, каково ей, как она жила с этим бременем бессмертия… Наверное, не будь она такой сукой, нам было бы о чём поговорить. А может, и не только поговорить… Кто я? Зачем я здесь? Я – воля людей, я – шаблон душ, и сколько бы я ни пытался что-то сделать, всегда всё обращалось прахом следом за моими телами. Глупо до сих пор думать, что всё кончится хорошо. Глупо до сих пор думать, что Девильера – лишь плод моей больной фантазии, что на самом деле она бессильна. Мне уже хватило представлений.
Я слышу шаги Оула за спиной. Ему кажется, что я его не заметил. Как всегда наивен. Наивен настолько, что это начинает притягивать.
- Что мы теперь будем делать? – спрашиваю я, глядя на него в отражении.
- Выбор за тобой, - улыбается Оул, не подходя ближе. На него это не похоже.
- Лекс не давал никаких признаков жизни, верно?
- Пока нет.
Меня настораживает тон Оула. Как будто бы он внезапно открылся мне. Не тем немного сумасшедшим ребёнком, каким хотел казаться всю свою бесконечную жизнь. Совершенно другим. Настоящим, что ли.
- Мы ведь пока ничего не можем сделать, да? – спрашивает он. Кажется, ему сейчас действительно очень тяжело. Только вот отчего?
- Я тебя пугаю, - то ли спрашиваю, то ли констатирую факт я. Кажется, я начинаю бояться. Хотя, когда это было тайной?
- Немного, - признаётся Оул, - я не ожидал увидеть тебя снова… таким.
- Ну уж прости, что так вышло. Наверное, это знак, - хрипло смеюсь, в очередной раз подтверждая свою ущербность.
- Да, теперь никакие татуировки под твоими глазами не помогут, - смеётся Оул. А мне как-то легче становится. Его отпустило, и мне сразу же стало лучше. Я зависим от него так же, как все люди вокруг меня зависимы от самих себя. Кажется, я нашёл своё слабое место.
- Знаешь, а ведь я даже не могу предположить, что предпримет Она на этот раз, - говорю я, сползая вниз, на пол. Я больше не могу видеть самого себя. С меня хватит такого представления.
- Начнёт тебя мучить. Это её хобби, - Оул подходит ближе, садится рядом. Чувствуя его тепло, я как будто бы оживаю. Мой единственный источник жизни. И если он иссякнет, меня не станет. Навсегда.
- Интересно, как.
- Ну, думаю, начнёт играть твоим мировосприятием, будет слать галлюцинации или что-то вроде того. Так она мучила Лекса. Правда, у него и так психика расшатанная, поэтому ему ничего не стоило оборвать все её иллюзии и попытаться сбежать.
- Где он сейчас?
- Я не знаю. Он оставил своё единственное пристанище нам, и я боюсь, что его может уже не быть в живых.
- Боишься или знаешь?
Оул качает головой.
- Я не могу сказать точно. Хоть я и чувствую, что Лекс жив, мне кажется, ему сейчас несладко.
- А нам?
Оул кладёт голову мне на плечо, закрывает глаза.
- Ты рядом, и я ещё могу жить, - шепчет он настолько устало, что в голосе его слышны все прожитые годы. Я начинаю потихоньку осознавать, что же нас связывает.
Прожив бок о бок настолько много, мы стали частью друг друга. Один без другого не просто не может жить – не может даже существовать. Это глупо, это как-то по-детски сопливо, но всё-таки это правда. Одно сердце на двоих…?
- А знаешь, иногда мне кажется, что я – это ты, а ты – это я, - говорю я, не понимая, зачем.
- Наверное, по логике вещей твоё тело должно было быть мной, - говорит Оул. Я чувствую, что он улыбается.
- Наверное, - соглашаюсь я.
Ничто не может нарушить эту священную тишину, на несколько минут нависшую над нами. Я слышу биение его сердца. Он слышит моё тяжёлое дыхание. Мы совсем разные. И в то же время – одно и то же. Один организм, живущий на два мира, на два крохотных мира. Я достаю из Лексовых штанов сигареты и зажигалку. Шорох полиэтилена и картонной коробки, щёлканье, маленький огонёк и долгожданный дым. Сквозь дым смотреть намного безопаснее, чем прямо в глаза. Лёгкие наполняются ядовитыми парами, оставляющими за собой целый букет канцерогенов, и вновь дым тонкой сизой струйкой, едва касающейся моих губ, выходит, сворачиваясь в небольшое облачко.
- Ты курил, наверное, уже жизней двадцать, - шепчет Оул. Его рука касается моей, и тут же наши пальцы сплетаются, держась настолько крепко, насколько можно.
- Больше, - ухмыляюсь я.
- Хотелось бы увидеть твои лёгкие, - со своим природным сумасшедшим азартом говорит Оул.
- Лёгкие у меня всегда были сменными, так что ничего, кроме чистеньких, как стёклышко, альвеол ты не увидишь, - ещё шире улыбаюсь я. Оул начинает тихонько хихикать, но у него это получается настолько заразно, что через несколько секунд я хохочу, как ненормальный. Смесь истерики и экстаза, так хорошо смешанных с простым счастьем. А откуда оно берётся? Из сигаретного дыма, из молочных оуловых волос, щекочущих шею, из ощущения конца, подкрадывающегося с каждой секундой всё ближе. Мы ещё можем быть вместе. Недолго, но можем. Я не собираюсь упускать этой возможности.