Каждое её слово гремело у меня в голове. Она играется, как кошка с мышкой. Только вот кошка эта в сотни раз крупнее и мощнее обычной, а мышь… мышь и без неё доживает свои последние часы.
«Ох, перестань засыпать меня комплиментами, Джесс. Знаешь, когда мне льстят, я становлюсь чересчур человечной. А это пугает.»
«Ты никогда не будешь человечной.»
«Да уж, к сожалению, мне чужды все те ужасы, которыми обожают тешиться люди. Но один из них превзошёл все мои ожидания и, скажем прямо, надежды. Лекс Фендер. Ты знаешь, у него просто золотые руки. Интересно, где ты его откопал? Если бы не ты, он далеко бы пошёл, только вот зашёл бы всё равно туда, где находится сейчас. В полное и абсолютное Ничто. Нет, Джесс, не радуйся так рано, он не умер простой и безболезненной смертью, как ты того, я полагаю, желал. Он жив. Ещё как жив. Только живёт он не совсем там, где раньше.
Но ведь самое прекрасное и органичное не в этом. Я уже говорила, что Лекс просто прелесть. Прелесть, которая не давала себе отчёта и была чересчур свободной. Знаешь, милый Джесс, ты плохо влияешь на людей, они начинают открывать глаза и считать себя чем-то более важным, чем грязь на твоих сапогах. У Лекса была твоя кровь и его острый ум. Но не каждый сможет дышать свободой, текущей в твоих жилах. Далеко не каждый. Скажем так: я, ты да одна надоевшая мне кукла.»
Я смотрю на свои пальцы. Я не могу даже моргнуть или глубоко вздохнуть. Лёгкие внезапно стали тяжёлыми, а где-то в сердце что-то заскреблось. Никогда не привязываться ни к кому в этом прогнившем мире. Никого и никогда не любить. Забывать. Так быстро, как только можно. Пихать в самые дальние углы своего сознания, сжигать, уничтожать, топтать. Но никогда – никогда! – не позволять себе зависеть от кого-либо. Манит. Просит присоединиться. Сладостное чувство надобности, пользы, обязанности. Но иногда оно слишком больно кусает.
Я не могу винить Лекса. Я не могу винить Девильеру. Я могу винить только одного аморального урода.
Меня.
Я слышу тихий смех. Её не было весело. Она не счастлива.
Она смеётся надо мной.
Этот дьявольский хохот будет греметь в моей голове всю мою оставшуюся смерть.
… Я хватаю ртом воздух, так жадно, будто в последний раз. Сколько уже раз я представлял себе свой последний вздох? Я уже забыл, как считать. Я уже забыл, как помнить.
- Джесс, - тихий голос Оула вырывает меня из остаточного бреда. Я ошалело озираюсь по сторонам, ищу его, как будто в любую секунду всё может взорваться и я упущу последний шанс его увидеть. Но всё как-то слишком спокойно и скорбно. Оул смотрит на меня из-за завесы молочных волос, прикрыв рукой рот. Его глаза красные и всё ещё на мокром месте.
- Я здесь, - спокойно говорю я, скорее, для самого себя. Мантра. Новая мантра.
- Я боялся, что ты… ушёл.
- Я всегда ухожу.
- Но не так, - в голосе Оула – неподдельная тревога. Я никогда не видел этого странного отблеска в его глазах, когда он смотрел на смерть. – Ты будто бы застрял на полпути. Не делай так, прошу тебя. Не засыпай так. Никогда.
Я смотрю на Оула. Он боится не столько за меня, сколько за сохранность того, что живёт уже сотни и тысячи лет – за нас. Именно нас. Потому что мы – это фундамент, я понял это только в том сне, в котором мне пришлось быть одному. Я упаду без него. Без бесконечного Оула. Без куклы, которая значит для меня больше, чем всё человечество вместе взятое. Я не хочу спасать то, что не способно тратить себя. Я не хочу спасать мир, в котором нет места частям.
Мы делали это, как простые люди. Улыбались, дотрагивались друг до друга. Любили? Больше. Намного больше. На этом стоял прежний, цветущий мир.
Я обессиленно прислоняюсь лбом к обнажённой груди Оула. Хрустит слишком чистое одеяло у нас в ногах. Я чувствую, как длинные пальцы моего бесконечного возлюбленного прикасаются к моей спине. Я чувствую, как Оул дрожит. Он плачет. Он понимает, что скоро мы попадём на тропу, у которой есть свой конец. Которая ведёт в пункт назначения, к которому мы так стремились.
Есть ли у меня план? У меня есть лишь единственный выход.
Я – записная книжка.
Я – воля.
Я – некромант.
...
Быть машиной так просто. Так просто отключаться простым нажатием кнопки. Но процесс, запущенный человечеством, не может быть остановлен щелчком пальцев. А это значит, что нужно искать новый путь. Закрывая глаза, мы думаем, что ничего не видим. Мы думаем, что отгораживаемся веками от мира на пару мгновений. Мы думаем, что всё под контролем, потому что несмотря на отсутствие зрения у нас есть другие чувства.
Но ведь на самом деле, если закрыть глаза, мир перестанет существовать.
Всё способно на ложь. Каждый шорох, каждый запах и, уж тем более, каждое чувство. Как мы можем быть уверены в том, что окружающее нас Нечто нам не врёт? Как мы можем быть уверены, что мы вообще живём?
То, что не жило, умереть не может.
Я умереть не могу.
… Я лежу на полу. Я жду Её знака. Если я просто выйду на улицу и отдам свою жизнь за человечество, ничего не случится. Если я выйду с пушкой наперевес и лишу всех окружающих страданий, ничего не случится. Постепенно второстепенные герои уходят со сцены, расчищая место для финальной сцены. Они будут пятиться, они не будут смотреть назад. Им плевать, куда идти, лишь бы подальше от опасности, постепенно накапливающейся в воздухе вокруг меня и Неё. Она забирает моих друзей, как бы дёшево это ни звучало. Она забирает всё. Она думает, что я приду за всем этим. Она думает, что я такой же вещист, как и все те, кого я пытаюсь спасти. Только вот я понимаю под спасением не совсем то же, что и она. Я чувствую запах грязных отпечатков её пальцев повсюду. Скоро мне будет чудиться эта вонь даже на собственных пальцах. Она и есть чума. Эпидемия. Болезнь. Я породил смертоносный вирус, от которого болеют люди. Она же есть их смерть. Я всегда отказывался от Неё, от любой Её подачки, от любого предложения, но я не могу отрицать тот факт, что мы с Ней – части одной и той же ошибки. И только я смогу исправить обе части.
- Можно? – голос Рихарда вырывает меня из раздумий. Я смотрю на него. И завидую. Не потому, что я хочу такой же жизни. Я малодушен. И я хочу, чтобы это всё просто кончилось. Я хочу просто смотреть со стороны. Произносить ободрительные речи, кивать и сожалеть. Я хочу сочувствовать.
- Можно, - тихо отвечаю я и перевожу взгляд на окно. Я уже давно не видел солнца.
- Я принёс тебе кое-что.
Я слышу, как шуршит целлофан сигаретной пачки. Улыбаюсь. После того случая этот парень говорит не так много, как хочет. Я протягиваю руку, не глядя, и в мои пальцы протискивается сигарета. Щелчок зажигалки, секундное тепло обдаёт руку. Затягиваюсь. Глупая и символичная привычка – последнее, что осталось от меня, от Джесса. Даже в своём теле я не чувствую себя в безопасности. Рихард по-турецки садится рядом со мной. Я всё ещё пялюсь в прямоугольник окна.
- Я знаю, что тебе нужно выговориться, - произносит он.