И дорога эта бесконечна.
Кольцо. Я иду по кольцу, у которого нет краёв. А смерть – только в конце пути.
Нет конца.
Нет начала.
Я иду к Оулу. Иду к этому помешанному. Наверняка мой труп занял место в его коллекции. Интересно, куда он меня засунул? Я дышу выхлопными газами. Я иду по мертвецам насекомых в бетоне. Я одет в мёртвые растения. Вокруг – смерть. Она так недосягаема. Всё, что я могу воскресить – лишь души. Бестелесные эфирные существа, которыми наполнена Вселенная. Люди умирают, а души остаются. Тела гниют, душа неизменна. Но у людей после смерти она очищается… у меня – нет. Я – записная книжка. Я – летописец этого мира.
Я – некромант.
***
Передо мной – железная заржавевшая дверь. Я стучу в неё ногой в ожидании, что яблоко из папье-маше ответит мне. Передо мной – дом Оула, или же попросту подвал заброшенной обувной фабрики. Тут до сих пор пахнет резиной и гуталином. Фабрика не работает уже пятнадцать лет, и, наверное, столько же тут живёт Оул. А может, он был призраком этого здания, и только теперь обрёл форму…
Я не знаю, кто такой Оул. Я не знаю, сколько ему лет и откуда он взялся. Я не знаю, когда у него день рождения и какова его фамилия. Просто Оул – это всё, что я о нём знаю. А ещё он – такой же монстр, как я. Я ещё не знаю, оживёт ли он, когда умрёт. Скорее всего, нет. Но он не умирает. Как бы он ни любил смерть, он никогда не умрёт. Он – призрак. По каким-то необъяснимым причинам живой и материальный призрак. Я стучу в его дверь. Сначала он может меня не узнать – в этом полумраке он вряд ли различит гексаграмму под моим левым глазом. Но потом – обязательно. На то он и Оул.
Я слышу его голос. Он разговаривает сам с собой или с одним из своих мёртвых друзей – он не любит, когда ему отвечают. Он идёт к двери, я уже слышу его шаги.
- Оул? – я заглядываю в приоткрытую щель. На меня пристально смотрят два травянистых глаза, еле видные под чересчур длинной белой чёлкой. Пока что он меня не узнаёт, я помню этот взгляд. Такое было, и не раз. В этом нет ничего необычного. Но вот его зрачки расширяются, по лицу ползёт кривая ухмылка, поспешным движением худощавой бледной руки со лба убираются мешающие волосы.
- Джесс! – Оул распахивает дверь и, затащив меня внутрь, бросается на меня пиявкой. Он всегда так делает – каждая эмоция, каждая реакция в его исполнении выглядит слишком гротескно и преувеличенно. Освободившись от пут друга, так бурно отреагировавшего на моё появление, пытаюсь пройти внутрь, рассматриваю покрытые щелями и трещинами стены его жилища. Конечно же, я сходил на ту крышу до того, как идти сюда. Но я был больше, чем уверен, что Оула там не будет – он постоянно нервничает из-за того, что я долго разбираюсь с новым телом. Оул снова запрыгивает на меня, никак не желая отпускать, и делает это с такой настойчивостью, что я чувствую себя подонком, когда ссаживаю его с себя на землю. Соскучился? Он целует меня в щёку, его ресницы щекочут мне висок. Он почти невесом, настолько худ и лёгок, что я могу поднять его одной рукой.
- Я тебя ждал, - шепчет он, выдыхая горячий воздух мне в шею. Я улыбаюсь. Он настолько близко, что мне становится не по себе. Оул отстраняется, отходит, смеряя меня изучающим взглядом.
- Что, не очень? – спрашиваю я, проходя дальше, в его берлогу. Я не ожидаю от него ответа – он редко отвечает на мои вопросы. Повсюду валяются прошлогодние газеты и выпуски медицинских журналов. Под ногой неприятно звякает что-то металлическое. Ржавый старый скальпель. У Оула их море. Я иду дальше, туда, где находится предполагаемая кухня. Ну, как кухня: маленькая электроплитка, огромный пожелтевший от времени холодильник восьмидесятых годов, шатающийся раскладной стол и украденная из школы неподалёку скамейка из столовой. Я сажусь на шаткую скамью, закидываю ноги на стол. В горле першит, очень хочется курить. Я начал баловаться табаком где-то семь или восемь жизней назад – тогда я впервые увидел в интернете информацию о том, что с каждой выкуренной сигаретой жизнь курильщика сокращается на пару минут. Я пробовал курить всё, что попадалось под руку. Начал с обычных сигарет с фильтром, потом перешёл на самокрутки. Оул как-то раз принёс «башнесносную траву», как он её сам обозвал. Башню мне действительно снесло, но эти ощущения были далеки от смерти. От табака я не помер, но вот пристраститься к нему успел. И теперь моё горло жутко чешется, требуя сигарет. Я закрываю глаза. Запрокидываю голову. Все эти запахи – старость, сырость, плесень, формалин, трупная вонь, прокисшее молоко, - всё, чем пахнет у Оула дома, всё это настолько родное, что сердце наполняется миром и спокойствием. И будто бы я и не хочу умирать. Иллюзия. Всё это просто иллюзия. Ведь я открою глаза и вернусь в этот мир. Я снова стану Томом. Я – Том? Нет, я – это я. Том умер. Но когда я смотрю в зеркало, я вижу именно его. Как это описать? Внешне я – это Том, а внутри я – это я. Но если я – это Том, значит, то «я», которое внутри, - тоже Том? Нет, это всё ерунда, это всё нелепые бредни, пришедшие мне в голову из-за слишком резко ударивших в нос запахов. Я всё ещё в своём мире. Но вот я чувствую, как Оул садится на меня верхом, прямо на талию, а может, чуть ниже. Его волосы лезут мне в нос, он, скорее всего, пристально смотрит на мои закрытые глаза. Я чувствую его дыхание. Сбивчивое, неровное. Он дышит так громко, что это режет мне уши.
- Джесс, - шепчет он, я чувствую его прикосновения. Он убирает волосы с моего лица, чтобы посмотреть ещё поближе. Он слишком любопытный, ему всё слишком интересно.
- Да? – так же шёпотом отвечаю я, улыбаясь. Мне нравятся эти представления, устраиваемые Оулом. Он тоже улыбается, я это чувствую.
- Ты очень красив, - с какой-то нелепой обидой в голосе говорит он, ведя холодными худыми пальцами по моей щеке. Он изучает меня. Эта процедура проводится каждый раз, после каждой смерти. Чаще всего он запрыгивает на меня сразу на входе, пристально рассматривая каждый сантиметр моего лица. Пару раз он смертельно обиделся, когда я не дался его медосмотру и, обозлившись на весь мир, заперся в его «ванной» - месте, куда раньше фабрика сливала отходы. Теперь там стоит большая старая ванна, полуразбитое зеркало и дырка в полу, уходящая в канализацию. Самое лучшее место во Вселенной. Кроме, разве что, морга. Там так тихо, так спокойно. Множество людей, достигших моей цели безо всяких проблем. Они просто умерли. Им повезло просто взять и умереть. Избавиться от всего, что у них есть, наплевать на всё, что было им дорого. Они просто взяли и умерли. Кто-то долгое время страдал от рака, кого-то застрелил лучший друг из зависти, кто-то порезал вены из-за неразделённой любви, кто-то был слишком стар для этого мира. Мне не дано уйти отсюда. Даже если я заражусь раком, СПИДом и сифилисом, если я порежу все вены на своём теле и трижды застрелюсь – я всё равно проснусь. В другом месте, в другом теле. Но всё тот же я. И этого уже не изменить.