— Не интересно играть других персонажей, — говорил тогда он лучшему другу. — Я хочу, чтобы сначала люди узнали меня самого, а не ассоциировали с кем-то мне абсолютно чуждым.
Мэтт, как и следовало ожидать, друга поддержал. Помимо всего прочего, актерская жизнь была столь загруженной, что Джонсу, с его свободолюбивой натурой, было попросту не по себе от мысли, что придется поставить крест на всех своих многочисленных увлечениях. В этом смысле их шоу было просто потрясающим местом.
—Твоей кислой миной можно типа народ на улице пугать, — рядом с Альфредом вдруг прогибается диван и слабо доносится запах сигаретного дыма. — Ну-ка, улыбочку…
Феликс умеет вторгаться в чужое личное пространство без спросу, а потому сейчас губы Альфреда растягивают за щеки в неестественной кривой улыбке, а сам Лукашевич недовольно и брезгливо хмурится.
— Н-да, чувак, стало только хуже, — говорит он с таким укором, словно Альфред сам заставил Феликса заниматься этим. — Ну что, так и будешь тухнуть или все же развеешься?
— Буду тухнуть, — Альфред обиженно дуется и расплывается аморфной массой по диванчику.
Его жизнерадостность, как и рабочая активность, почти на нуле, а потому он предпочитает зарыться от всех в свой временный уголок тлена и грусти, чем, собственно, и занимается. Надо сказать, грустит он один. Гилберт и Доминик вон совсем не парятся, а вовсю подкатывают к Родериху, успевая между делом еще и поцапаться между собой, Феличиано весело щебечет рядом с Джеймсом, который едва ли успевает прийти, но уже, кажется, мечтает оказаться где подальше, а Феликс растекается рядом с ним и совершенно точно мешает растекаться и грустить ему.
— Я Альфред, и я типа не хочу ничего решать, а хочу копаться в себе и быть букой, — дразнится он, в точности копируя Джонса.
— Да иди ты! — Альфред пытается огрызнуться, правда пытается, но на губы все же ложится слабая улыбка, больно уж забавно выглядит Феликс, когда дурачится.
По нему вообще сложно сказать, что возраст этого омеги уже стремится к тридцати. Феликс серьезный, когда это нужно, но по большей части он ведет себя совсем как беззаботный ребенок. Возможно, именно поэтому Альфреду так легко рядом с ним, а все невзгоды разом забываются, стоит только Лукашевичу оказаться рядом и начать придуриваться.
— Вот, уже лучше, чувак! — подбадривает он. — А теперь добавь типа еще немного эмоций, перестань меня посылать, и вообще будет афигенно!
Альфред еще пару секунд хмурится, хотя брови слабо подрагивают от напряжения, а потом не выдерживает и смеется. Всю грусть как рукой снимает от безмятежности Феликса, а тот чмокает альфу в щеку и сам улыбается.
— Другое дело, а то устроил тут драмтеатр, — фыркает тот и вскакивает с дивана. — Пойдем, подберем тебе чего-нибудь интересного из реквизита, а то даже шмотье какое-то мрачное сегодня. Все равно с начала все переснимать.
Лукашевич утягивает его в гардеробную, а Альфред совсем не сопротивляется — это помещение студии он любит едва ли не больше, чем съемочную площадку.
К тому моменту, как заканчивается перерыв, настроение Джонса бьет мощным фонтаном и цепляет собой всех окружающих. Он успевает перемерить с дюжину различных нарядов, а Феликс под конец даже идет на уступки и позволяет выбрать костюм на передачу самостоятельно. Цветастый пиджак с зауженными джинсами смотрится и правда эффектно, а потому Феликс насильно выталкивает Альфреда к Феличиано, а тот быстро поправляет потускневший мейк.
— Иди и сверкай, звездочка, — «посылает» его Феликс и смачно хлопает по плечу. Вот чего-чего, а силы в его казалось бы хрупком тельце предостаточно.
Альфред и правда сверкает. Он забирается обратно на сцену, эффектно поправляет бабочку и с ослепительной улыбкой начинает программу.
В этот раз все идет не просто значительно лучше, а вообще идеально. Слова отскакивают у Альфреда от зубов и он, наконец, полностью вливается в рабочий ритм. За ним зажигается энтузиазмом и вся команда, так что съемки проходят легко и весь материал отснимают буквально за пару часов.
— Все, свободны! — радостно объявляет Мэтт, который следит за видеорядом по монитору.
На этот раз его все более чем устраивает: от Альфреда больше не чувствуется фальши, а потому и выглядит все просто замечательно.
Люди постепенно расходятся, а в студию вдруг приоткрывается дверь и входит неторопливо Иван.
— Уже закончили? — интересуется он у Мэтта, с которым едва ли не сталкивается на пороге.
— Да! — отчитывается Уильямс и жмет Ване в приветствии руку. — Ты к Оливеру? — спрашивает он, и Брагинский с мягкой улыбкой кивает.
Он вообще приятный малый, как считает сам Мэтт. Вежливый, спокойный, терпеливый и не назойливый. Брагинский производит впечатление состоятельного взрослого человека, которым, впрочем, и является.
— Он отлучился ненадолго, но скоро вернется, подожди пока в кабинете, — советует Мэтт.
— Хорошо, — Ваня кивает и подтягивает на шее галстук, прежде чем скрыться за дверью.
— О чем вы говорили?!
Проходит не больше секунды с момента как за Брагинским закрывается дверь, а на Мэтта уже в упор смотрят голубые глаза лучшего друга. Благо он сам к этим глазам прилагается и стоит здесь же, но у Мэтта все равно мимолетно душа берет рейд до пяток и столь же стремительно возвращается назад.
— Ал, блин! — Уильямс едва ли на месте не подскакивает от неожиданности и держится за сердце. — Ни о чем мы не говорили, Ваня Оливера ждет.
— Ах вот оно как, — Альфреду, кажется, достаточно даже этого, потому как рот его растягивается в более чем довольной улыбке, а сам он уже идет к двери из студии.
— Ал, только не говори, что ты пойдешь к нему… — без особой надежды кричит Джонсу вслед Мэтт. Тот разворачивается на пятках и звонко хохочет:
— Хорошо, не скажу! — подмигивает он. — Тем более ты и сам это прекрасно знаешь.
Мэтт только тяжело вздыхает и прикладывает ладони к вискам. Что ж, настойчивости Альфреда можно только позавидовать. А заодно понадеяться, что у Брагинского терпение титановое и выдержит этого слишком активного парня. Мэтт во всяком случае очень хочет в это верить.
***
Ваня сидит в давно знакомом кабинете и все же невольно морщится от обилия розового, голубого и других ярких тонов в этом месте. Кабинет гендиректора больше походит на дешевую гримерку или детскую комнату, нежели на серьезное помещение для взрослого человека. Но в этом весь Оливер. Во всей этой цветастости, несерьезности, но при том не дюжих умениях и неуемной фантазии. Ваня считает Керкленда гением, и все же этот гений иногда кажется безумцем.
Дверь почти неслышно открывается, и Брагинский в первую секунду радуется, что ожидание его было столь непродолжительным. Но секунда проходит, вместо плавной походки гендиректора внутрь залетает настоящий ураган, и вот уже Брагинский готов материть всех и вся за это белобрысое чудовище, которое снова стоит напротив него.
— Надо же, какая встреча! — улыбается широко Альфред и по-хозяйски плюхается в единственное свободное кресло. Оно, к слову, принадлежит Оливеру и обшито золотыми звездочками, но разве ж Джонса это волнует? — Вот уж не ожидал увидеть тебя здесь, должно быть это судьба.
Ваня только закатывает глаза и скрещивает на груди руки. Словам Альфреда поверит разве что пятилетка, да и тот засомневается в правдивости их, уж слишком сильно Джонс улыбается и слишком довольным выглядит. На его лице даже легкого удивления нет, а потому не приходится сомневаться в том, что он точно знал, что Брагинский сидит здесь.
Его это, к слову, совсем не радует. Альфред, черт бы его побрал, Джонс вообще успевает уже порядком приесться для взгляда Брагинского. Потому что Альфред везде и его слишком много, что Ваню очень и очень сильно настораживает.
— Я бы обошелся без нее, — холодно бурчит Ваня.
Весь его холод разбивается о теплый… Да что уж там — пылающий! — взгляд. Альфред как всегда находится на своей волне и слушать не желает других. Особенно какие-то там холодные отказы или ледяное недовольство. Они же не для него писаны. Брагинскому кажется иногда, что они с Альфредом на разных языках говорят, или что Джонс попросту глухой и слова его слышит совсем неправильно. Во всяком случае после каждого «пошел к черту» или, что еще хуже, после посыла на святое мужское начало, Джонса становится чуть ли не в десять раз больше на ближайшие несколько дней. Ваня даже по ночам думает, что у Ала там армия клонов, которых он ставит во всех местах, где проходит Брагинский.