И когда ватага пьяных головорезов с эмблемой украинских националистов — трезубцем на фуражках-мазепинках проходила по улицам глухих сёл Прикарпатья, из которых так недавно части Советской Армии выбили гитлеровцев, крестьяне, заслышав отдалённую мелодию этой песни, закрывали окна ставнями, молодицы прятались в сараях, а дети дрожали от страха…
…Галан вступил в открытый бой со смертоносцами. А в тот вечер, когда я услышал впервые из его уст потрясающей разоблачительной силы памфлет «Чему нет названия», Ярослав Галан задумался, вздохнул тяжело и, вставая, попросил: «Не смогли бы вы проводить меня, Владимир Павлович? Мне кажется, что какие-то подозрительные типы следили за мной». Скажу совершенно честно: очень и очень не хотелось мне выходить на улицу. Ведь в ту последнюю военную весну на тёмных улочках древнего Львова можно было встретить кого угодно: и террориста из украинских националистов, и польского террориста из Народовых сил збройных, такой же фашистской организации, как и ОУН, и обычного мародёра, вышедшего ночной порой на «охоту» за часами. Вот почему я предложил:
— Оставайтесь ночевать у меня, Ярослав Александрович!
— Ну, если вы боитесь, то я пойду один, — сказал Галан и шагнул к двери.
Слово «боитесь» задело меня.
— Нет, почему, пойдём вместе, — сказал я и, отлучившись в кухню, зарядил там трофейный «вальтер».
Когда мы вышли из ворот, я сразу зашагал на середину улицы, туда, где поблёскивали в темноте сбрызнутые недавним дождём трамвайные рельсы.
— Куда вы? — удивился Галан. — Пойдём лучше по тротуару.
— Так надо! — сказал я, ничего не объясняя. Дело в том, что мои старые и бывалые друзья-пограничники советовали мне ни в коем случае не ходить в ночное время по тротуарам.
Галан пожал плечами и зашагал рядом со мной посередине улицы. Шли молча, только изредка обмениваясь скупыми фразами. У виллы «Мария» улица Набеляка круто заворачивала вправо. Стоило нам повернуть, и мы увидели за углом дома на улице Ленар-товича две прижавшиеся к стене фигуры. Если бы мы шли по тротуару, мы бы обязательно натолкнулись на них. Сейчас же от них нас отделяло несколько спасительных метров.
Один из стоявших за углом сразу же быстро подошёл к нам и отрывисто спросил:
— Це вы стрилялы?
Я не успел разглядеть лицо собеседника, не сразу дошёл до меня коварный смысл его вопроса (никаких выстрелов мы не слышали), но, чтобы отвести от нас подозрение в стрельбе, зная, что после выстрела ствол оружия пахнет нагаром, я выбросил из-за спины правую руку и, поднеся ствол «вальтера» к носу незнакомца, сказал:
— Понюхай!
Он, видимо, не ожидал такого оборота дела. Если бы он попробовал выбить у меня из рук оружие, всё равно пуля поразила бы его. И он, отпрянув, бросил глухо:
— Перепрошую дуже!
— Прошу дуже! — сказал я, и мы разошлись.
Только когда мы прошли десять шагов по направлению к трамвайному парку, до меня дошёл коварный, проверочный смысл вопроса незнакомца: любой безоружный человек ответил бы ему: «Кто стрелял? Да ведь у меня не из чего стрелять».
И я сказал:
— Наверное, это бандеровцы, Ярослав! Пойдёмте задержим их!
Когда мы вернулись, незнакомцев и след простыл. Только много лет спустя, уже после убийства Галана, мне стало ясно, что мы натолкнулись на одну из первых бандеровских засад на его пути, и, кто знает, как обернулась бы наша судьба, если бы, заворачивая за угол по тротуару, мы столкнулись с ними лицом к лицу? Ведь свой пистолет Галан обычно оставлял дома, да и пользоваться им он не умел.
Помню, когда мы ехали с ним вместе по дорогам Германии в мае 1945 года в Чехословакию и грузовик остановился поблизости от Гливице, Галан вынул свой ТТ из потёртой кирзовой кобуры, застенчиво улыбаясь, протянул его мне и попросил:
— Как им пользоваться? Научите, я, право, не знаю.