Так вот, о чём это я? Равновесие. Не идеал, не совершенство. И не другая крайность – ошибки, провалы. А нечто между, состояние покоя. Эта мысль как-то успокоила меня: я где-то посередине.
Алилукин продолжил:
– Если говорить о тебе, то сейчас в тебе появился потенциал – корень. Он изначально не плохой и не злой. Глядя на тебя, не стоит искать простые решения вроде «убить» или «спасти».
Старик снова привёл в пример школу Кровавого Тигра Шивы – тёмную секту, забывшую про равновесие, забывшую, что жизнь – это нечто большее, чем утоление своих потребностей.
– Ты же другой. Как ты верно заметил, человек, ставший жертвой обстоятельств, не обязательно полностью искажён тьмой.
Его голос стал мягче, когда он заговорил о балансе:
– Наша задача – помочь такому человеку найти равновесие между тёмной и светлой энергией внутри себя. Это соответствует принципу У-вэй, принципу недеяния.
Что он хочет этим сказать? У меня были догадки, но я предпочитаю более прямые разговоры. Разговоры ни о чём, честно говоря, меня раздражают.
– То есть... Вы хотите сказать?
– Ты пойдёшь со мной в школу.
Точка. Я бы даже сказал – успех.
Пока в душе я ликовал, Алилукин не замолкал:
– Тебе нужно будет выучить нашу философию и придерживаться её принципов. Если ты этого делать не будешь, то я лично убью тебя.
– Чт... а?
Мне было неприятно слышать такие слова. Хотелось возмутиться. Однако люди вокруг согласно закивали, словно сделали правильный вывод. Вроде бы мне дают шанс, но в то же время ясно дают понять, что могут убить в любой момент.
У меня возник вопрос: вы что тут, совсем берега попутали?
Меня никто не спрашивал. Всем стало абсолютно всё равно на моё мнение. С одной стороны, это плохо, с другой – всё даже неплохо. Ведь пока их решения мне только помогают.
Даже сейчас.
– Ну, в путь.
Я твердо возразил:
– Для начала мне нужно домой сходить?
– Хм. Хорошо.
Время мне выделили – около часа на всё про всё. Подготовиться, подлечиться, привести себя в порядок. Люди они занятые, лишнего времени терять не хотели. Своё нетерпение они объяснили просто: «Мы тебя и так искали около месяца».
…
Первым делом я занялся рукой, точнее тем, что от неё осталось. Помощь предложил Виктор Степанович – ведь он весьма искусный алхимик. Старик достал какую-то особую мазь: жидкая первые несколько минут, она быстро застыла на ране плотной коркой, напоминающей затвердевший цемент или гипс.
При этом никакой сухости не ощущалось. Исчезли боль и раздражение – словно рана была не свежей, а многолетней давности.
– А у вас нет чего-нибудь, – я кивнул на его сумку, – что могло бы мгновенно отрастить мне руку?
Алилукин посмотрел на меня как на дурака.
– Нет.
«Нет» было его излюбленным словом. Что бы я ни спросил, в ответ неизменно прилетало «нет». По сути, «да» он произнес всего пару раз: когда решил взять меня в школу и когда разрешил собраться.
…
Добравшись до дома, я с облегчением обнаружил, что всё осталось по-прежнему. Куры все так же искали жуков во дворе, алхимический котел стоял в огороде, вещи и деньги лежали на своих местах. Всё было в полном порядке.
Первым делом я посмотрел на себя в зеркало. Волосы отросли и стали совершенно «непослушными» – впрочем, это была наименьшая из моих проблем.
Куда больше меня беспокоили эти жуткие чёрные вены. В отражении я выглядел как демон из фильмов ужасов – какое-то потустороннее существо, явившееся за человеческими душами, а не обычный парень, которым я был раньше.
Почему все настолько плохо?
Я безуспешно пытаясь скрыть почерневшие вены. Мне совершенно не хотелось выглядеть как исчадие ада. Мало того, что я лишился руки – теперь я превратился в какого-то урода. Даже будучи опытным избранным, я не мог не переживать о своей внешности.
Главное, что меня мучило: сколько мне придется ходить в таком виде?
Меня категорически не устраивала популярная фраза «прими себя таким, какой ты есть». Когда люди это говорили, они явно имели в виду кого-то другого, не меня.
Виктор Степанович всё это время молчал. Он вообще редко разговаривал, предпочитая наблюдать: осматривал комнату матери, алхимический котел, мои зелья, даже нефрит привлек его внимание. От его цепкого взгляда, казалось, ничто не могло укрыться.