- Ну, до чего люди бессовестные, безжалостные. Над больным человеком смеются.
- Она не больная! - огрызнулась я.
- Как не больная! - ахнула дама. - Настоящая душевнобольная. Сумасшедшая.
- Кто - сумасшедший? - спросила я оскорбленно. - Она сумасшедшая!? Да она поумнее вас будет.
Тогда я, конечно, не догадывалась, что во мне взмыло и затрепетало чувство цеховой солидарности.
Господи, знала бы давно покойная тетьГаля, как часто вспоминает ее хмурая девочка из третьего подъезда. Ведь мне, на моих "выступлениях", бывает, и петь приходится, если, конечно, песня попадается в тексте рассказа.
А может, на старости лет я и до" ласточки" доживу? Кстати, довольно живо себе это представляю.
Теть Галя, добрая, пьяная мальвина, заступись там за меня, на своих - не сомневаюсь - райских подмостках!
Тому же Игорю Губерману я пожаловалась одажды, что чувствую себя заезженной патефонной пластинкой. Он сказал:
- Старуха, хорошо тебе! Я себя жуликом чувствую.
Кстати, о жуликах. Совсем недавно я обнаружила, что у меня есть конкурент. Мой сын, охламон и неуч, когда остается без гроша в кармане, тайком приторговывает моими книгами. Он даже подписывает их: "Жилаю щастя. Афтор" (русский язык основательно подзабыл с тех пор, как его привезли сюда в небольшом возрасте).
Одну такую книгу - непроданную - я случайно обнаружила в его рюкзаке, который опорожняла перед стиркой. Был скандал. Я закатывала глаза и кричала: "Будешь торговать ими на моей могиле!!". В семейных скандалах я обычно являю собой дворовую одесскую фурию. Потом любопытство (афторское) взяло верх, и я долго допытывалась - где он ловит доверчивых читателей? - хватает за рукава на центральной автобусной станции? Звонит в квартиры, зазывно улыбаясь, как страховой агент?
Наконец, потупившись, он раскололся: объяснил, что приставал к пассажирам в автобусах, заводил разговор о литературе, о том, что в наше время, в нашем потребительском обществе интерес к ней сохранился только в среде подлинной интеллигенции. И если человек подхватывал эту песню, интересовался: кого из современных писателей тот предпочитает.
Далее, он мне клялся, что каждый пятый предпочитал мои книги. Зато попались три оголтелые тетки, которые, трясясь от ненависти, заявили, что задушили бы меня собственными руками. "Наверное, прототипы..." - удрученно вздохнув, объяснил сын. Я вообразила лицо какого-нибудь своего читателя в тот момент, когда с благодарной улыбкой он раскрывает книгу и упирается в "жилаю щастя афтор". И расхохоталась. И долго хохотала раскатистым звонким безумным смехом, понимая, что и жизнь моя протекает вполне в жанре моей прозы.
Я - офеня, и потому должна рекламировать и расхваливать свой товар. Например, читать из своих книг какие-то забавные эпизоды, завлекать и развлекать публику. Как зазывала перед кукольным театром, на ярмарке. В конце выступления обязательно оставляю время для ответов на вопросы. Обычно, могу предугадать все вопросы, которые зададут мне из зала. Впрочем, тут играет роль "специфика страны". В Америке мне часто кричат из задних рядов надтреснутым старческим голосом: "Не отдавайте ни пяди нашей земли!" - этих я обожаю. А прошлой осенью в Германии - (пролетающие за окном вагона, горящие золотом и багрянцем леса Саксонии, тонконогие немецкие кони, лакированными гребнями воткнутые в изумрудные луга), - я, как пророк Самуил, отвечала на два главных вопроса: "правда ли, что Михаил Козаков вернулся в Россию?" и "как в Израиле относятся к российским евреям, уезжающим жить в Германию?"... Часто из зала присылают укоризненные записки насчет неумеренного употребления мною в прозе неформальной лексики. Выглядят они так: "Вы такая милая интеллигентная женщина, и устно, смотрю, не ругаетесь. А вот в книгах встречаются бранные словеса. Зачем это вам?", или "Что ж вы, прям, как Губерман! Ну он-то, хоть, мужчина..."
Такие записки я тоже очень люблю, так как они открывают простор для свободного трепа - вещи очень важной на выступлениях, дающей зрителям ощущение необязательной живой беседы, легкой импровизации... Откуда слушателям знать, что на этот, надоевший стандартный вопрос, есть у меня научно обоснованный, многажды опробированный, снабженный байками, ответ. Немного истории, немного о Баркове, об Афанасьеве, о великом знатоке русского мата Иване Алексеевиче Бунине...две-три байки, высмеивающие ханжество... и через пять минут чопорная публика доброжелательно и снисходительно смеется...
И вот, нынешней весной в Америке (рогатый даунтаун Чикаго, малиновые кусты бересклета в парках, белки, выписывающие в траве пушистые пунктирные дуги), когда я выступала в некоем богемном заведении на Брайтон Бич, из зала приходит записка (которую, надо сказать, я всегда жду с нетерпением):
"Вот гляжу на вас, и сердце радуется: и скромная, и веселая, и культурная... А книжку вашу откроешь - там ведь и ругань попадается. Как же так?"
Вдохновленная поводом для "импровизации", я подняла голову, дабы привести в действия все, имеющиеся в наличие орудия, и...обомлела: передо мной на противоположной стене полуметровыми буквами было начертано известное заборное слово из трех букв, обведено кругом и перечеркнуто на манер дорожного знака. Под картинкой было написано: "У нас в ресторане не матерятся!"