— Но почему? — спросила я.
— Просто глупые бабушкины сказки, — ответил он.
«Серебряный крест» занял половину коридора. Я пробовала держаться за ручку и представляла, что толкаю коляску со своим новорожденным братиком. От этого я чувствовала себя совсем взрослой и вместе с тем опасалась. Моя новая мать так разозлилась, когда я чуть не уронила его. В будущем следовало быть осторожней.
Я видела, что отец тоже волнуется.
— Ты должна быть снисходительна к маме, когда она вернется домой, — постоянно твердил он. — Рожать очень утомительно. Люди от этого становятся ужасно нервными.
Он говорил так, словно убеждал самого себя.
Даже бабушка Гринуэй казалась встревоженной.
— Попомни мои слова, — бормотала она, — отныне все будет не так, как прежде.
Такие замечания всегда делались, когда отца не было поблизости, а я слишком боялась повторить их ему — вдруг они окажутся правдой.
На другой день, однако, бабушка выглядела повеселей.
— Вот что, — объявила она. — Помоги-ка мне накрутить волосы.
Я видела раньше, как она делает это за кухонным столом. Необходимый инвентарь — несколько клочков бумаги, ужасно пахнущий белый лосьон и бигуди, которые выглядели как маленькие мохнатые сосиски. Я всегда терялась, если входила в кухню, когда там затевалась эта сложная процедура. Так что возможность присоединиться к священному обряду казалась чем-то из ряда вон выходящим.
— Будешь по одной подавать мне бумажки и папильотки, когда я скажу, — властно провозгласила она.
Отец нас не отвлекал, за исключением одного раза, когда попытался войти, чтобы поставить чайник.
— Не мешай, — проворчала бабушка Гринуэй. — Иди куда-нибудь. Разве не видишь, что твоя дочь делает тут чрезвычайно важную работу?
Ее слова заставили меня раздуться от гордости.
— Прошу прощения, что побеспокоил вас, дамы, — сказал отец, подмигивая. Бабушка подмигнула в ответ, хотя я и не поняла почему. У меня потеплело в груди: я словно снова стала частью счастливой семьи.
Наконец настал день, когда моя новая мать и маленький брат должны были приехать домой. Они бы выписались и раньше, пояснил отец, но возникли какие-то «осложнения». Он произнес это тоном, не предполагающим дальнейших расспросов.
Отец уехал за ними, и вскоре мы с бабушкой Гринуэй встали у окна гостиной, высматривая машину.
— Я помню, как возвращалась с ней из роддома, — пробормотала бабушка. — Мне едва исполнилось восемнадцать. Ничто не предвещало беды. Совсем как сейчас.
И она сжала мою ладонь.
Наконец синий «Форд Кортина» отца показался на дороге. Он остановился возле дома. Папа выскочил и метнулся к задней двери, чтобы ее открыть. Мы с бабушкой Гринуэй прижались носами к окну. От нашего дыхания стекло запотело, и пришлось протирать его, чтобы лучше видеть.
Отец помогал моей новой матери выбраться из машины. Та держала в руках сверток из белого одеяла — очень осторожно, как будто он стеклянный. В моей памяти мелькнула любимая голубая чашка моей настоящей матери, разбившаяся на мелкие осколки. Я вздрогнула.
— Все будет в порядке, — сказала бабушка Гринуэй, обнимая меня рукой за талию. Но я понимала, что она просто пытается меня приободрить.
Дверь открылась.
— Вот мы и дома! — воскликнул отец. В его голосе чувствовалась дрожь, хотя я видела, что он старается казаться веселым. — Мы вернулись!
Я была так взволнована! Хотела поскорей снова увидеть своего младшего братика. Выбежав в холл, я едва не налетела на них.
— Осторожней! — резко сказала моя новая мать.
Отец кивнул.
— Мама права. Дети — они как фарфор, Элли. Очень хрупкие.
Противный холодок снова пробежал по моей спине.
— Давай я помогу тебе сесть на диван, Шейла, — продолжал он. — Тогда Элли сможет устроиться рядом и получше рассмотреть.
— Только недолго, чтобы она не надышала на него всякими микробами.
— Ради всего святого, прекрати мельтешить! — вмешалась бабушка Гринуэй. — Ребенок ничем от нее не заразится, и в любом случае детям надо укреплять иммунитет.
— Это ты меня так поздравляешь, да, мама?
— Я уже все написала в открытке. Элли, давай посмотрим вместе.
Мы уселись по обе стороны белого свертка. Теперь я рассмотрела его гораздо лучше, чем в больнице. У брата были самые ярко-голубые глаза и самый прелестный розовый ротик, которые я только видела.