MTV разместило там съемочную команду, потому что большинство наших семейных занятий уже набило оскомину людям и телеканал старательно искал новых идей. Но и там снимать было особо нечего. У меня был квадроцикл «Ямаха Банши» с двигателем 350 см 3, этакий снаряд на колесах и я часами гонял на нем по полям. Все выходные был занят исключительно этим. А в понедельник утром 8 декабря, когда «Changes» поступил в продажу, снова вывел стального коня в поле.
Этим я уже слегка поднадоел съемочной команде. Они даже не включали камеры. Помню, как слез с квада, чтобы открыть ворота, как закрыл их, когда все вошли, как вскочил в седло и погнал проторенной дорожкой и как притормозил перед съездом с крутой насыпи. Проблема с квадроциклами такова, что у них нет, в отличие от мотоциклов, ручки газа. На моём был только маленький рычаг, который передвигался взад-вперед, чтобы ехать быстрее или медленнее. Его легко можно было случайно задеть, особенно, если квад бросало из стороны в сторону. Именно это и случилось, когда я съехал с насыпи. Передние колеса попали в выбоину, правая рука соскочила с руля и ударила по ручке, движок офигел, квад вылетел из-под меня, сделал сальто назад, а я упал на траву. За одну миллионную часть секунды подумал: «Ух, не всё так плохо».
А потом четырехколёсный упал на меня.
Хрусь!
Когда я открыл глаза, у меня было полно крови в легких и сломана шея — так мне позже объяснили врачи.
«Ну, теперь уж точно умру!» — подумал я.
Можете верить, можете нет, но в этом виноваты проклятые фашисты. Выбоина, в которую я попал, была остатками воронки от авиабомбы времён Второй мировой войны. Я тогда об этом ещё не знал, но в окрестностях Вэлдерс полно таких мест. Немецкие летчики подссыкали и вместо того, чтобы лететь к большим городам, где их проще было сбить, бомбили Бекингемшир, а потом, доложив о выполнении задания, сваливали домой.
Практически ничего не помню, что было в следующие две недели. Сразу после аварии попеременно то терял сознание, то приходил в себя. Смутно припоминаю как мой телохранитель Сэм посадил меня на сиденье мотоцикла и повез по полю. Потом уже отрывками в памяти всплывает интерьер скорой и множество врачей, которые смотрят на меня сверху.
— Как вы довезли его до скорой? — спрашивает один из них.
— Посадили на заднее сиденье мотоцикла — отвечает чей-то незнакомый голос.
— Это могло кончиться параличом! Боже милостивый, у него же сломана шея. Ему крупно повезет, если он будет ходить.
— Как по-другому мы должны были вывезти его из леса?
— Вертолет уже вылетел.
— Мы не знали.
— Ну, понятно!
Потом мир стал расплываться.
Очевидно, ещё перед тем, как потерять сознание, я успел схватить врача за рукав и шепнуть ему на ухо:
— Делайте, что нужно, только не вздумайте испортить мне татуировку.
Шарон была в Лос-Анжелесе, Тони позвонил ей и передал трубку главврачу. Когда он рассказал ей обо всем, было решено, что меня переведут в хирургию.
Я был очень тяжело ранен. У меня была повреждена не только шея, я сломал восемь ребер и пробил легкие, именно поэтому они наполнялись кровью. Поломанная ключица разорвала главную артерию на руке, туда перестала поступать кровь. Какое-то время врачи хотели отрезать её. После операции меня ввели в состояние искусственной комы, иначе я бы не перенес боли. Если бы тогда откинул копыта, это был бы для меня достойный конец: всю сознательную жизнь я пытался попасть именно в такую кому. Проспал восемь дней. Потом меня начали постепенно приводить в сознание. И только через шесть дней я полностью пришел в себя. В это время у меня был самый офигительный сон в моей жизни, какой можно только себе представить. Необычайно выразительный сон, круче, чем «галлюны». Английский National Health Service обдолбил меня каким-то клёвым товаром, потому что я помню каждую мелочь, как будто это случилось вчера.
Сон начинается в Монмутшире, куда я ездил на репетиции с «Black Sabbath» и с музыкантами, когда уже выступал как сольный артист. Идёт дождь, собственно, льёт как из ведра. И вот стою я в коридоре «Rockfield Studios», а передо мной как бы замаскированное ограждение, типа колючей проволоки в окопах второй мировой. Слева — окно. Когда смотрю в него, замечаю там Шарон на какой-то вечеринке. Она меня не видит, а я её — вижу. Я слежу за ней, когда она уходит с вечеринки с красивым богатым парнем, у него личный самолет. И я думаю во сне: «Это моя жена. Она уходит от меня». Печально. У парня взлетная полоса прямо во дворе, а в конце полосы лежит огромная волына. Вдруг он смотрит на меня, а я даю ему телескопический прибор ночного видения, хочу ему понравиться. Он посылает меня подальше, и я вновь чувствую себя отвергнутым. В этот момент все гости вечеринки выбегают на лужайку. Толпа разрастается и становится аудиторией на музыкальном фестивале.
И тут появляется Мэрилин Мэнсон.
Бредятина полнейшая!
Потом я сижу в самолете богатого парня и лечу в Новую Зеландию. В кабине пилотов наливают «Гиннесс» из бочки. Я так думаю, в этом есть какая-то связь со свадьбой моего сына Луиса в Ирландии, на которой я не был, потому что лежал в больнице. В Новой Зеландии встречают Новый Год. Там находится Джек: он перекрасил волосы в белый цвет и пускает петарды. Затем его арестовывают.
В тот момент в мой сон врывается Донован и начинает петь «Mellow Yellow».
Самым невероятным было то, что когда я на какое-то время приходил в себя, некоторые элементы моего сна, как оказалось, произошли на самом деле. Например, я думал, что живу в будке, где продают рыбу и картофель-фри, а на самом деле — лежал в палате напротив больничной кухни и чувствовал запах еды. Потом увидел своего гитариста Закка Вайлда, что во сне мне казалось невозможным, поскольку он жил в Штатах, но позже я узнал, что он прилетал в Англию проведать меня.
Во сне увидел его одетым в кружевное платье, танцующим с ведром и шваброй. Но это было неправдой.
Или, по крайней мере, я надеюсь, что это так.
— Оззи! Оззи! Ты слышишь меня?
Это Шарон.
После практически двухнедельной комы меня привели в чувство.
Открываю глаза.
Шарон улыбается и вытирает лицо мокрой салфеткой.
— У меня есть для тебя новость — говорит она и сжимает мою ладонь.
— Мне приснилось, — я перебиваю её, — что ты бросила меня ради парня с самолетом.
— О чём ты говоришь, Оззи? Не мели чушь. Никто никого не бросает. Все тебя любят. Жаль, что ты не видишь цветов, которые принесли сюда твои фаны. Ты будешь тронут. Они прекрасны. — Она снова сжимает мою ладонь и прибавляет: — Ты хочешь узнать новость?
— Конечно. Что с детьми?
— Вы с Келли на первом месте. Блин, ты сделал это!
— «Changes»?
— Да! И мимоходом ты установил рекорд, Оззи. Ты единственный, кому потребовалось аж тридцать три года с момента появления в хит-параде, чтобы твоя песня наконец оказалась на первом месте. Подобным достижением до тебя могла похвастаться только Лулу [103].
Выдавливаю из себя улыбку.
— Так ты поднимаешь мне настроение? — спрашиваю я и заливаюсь смехом.
Не совсем удачная мысль, принимая во внимание восемь поломанных ребер.
Вообще-то, я ненавижу Рождество. Если вы алкоголик, тогда это — лучшие праздники в году. А если человек не пьёт, тогда всё превращается в настоящий кошмар. Ещё я ненавижу обязательно всем покупать подарки. Вовсе не потому, что я жмот, просто люди дарят подарки не по собственной воле, а потому, что так принято.