Боже.
Провожу ладонями по лицу и ставлю очередной ролик на паузу.
— Дорогой, — в дверь стучится мама и робко заглядывает внутрь моей комнаты. — Там к тебе пришли.
— Мила? — отзываюсь со вздохом. — Я же ей сказал, что сегодня…
— Нет, не Мила. Это Паша, — улыбается мама и шепотом с едва скрываемой радостью спрашивает: — Вы что, снова с ним дружите?
Сердце уходит в пятки.
Его имя из уст моей мамы настолько сбивает с толку, что я лишь спустя две бесконечно долгие секунды догадываюсь с вымученной улыбкой выдохнуть «ага».
Неужели, он действительно пришел ко мне? Дом всегда был моей крепостью, местом, где я скрывался от любой напасти, где пережидал любую боль. Раньше я мог просто закрыть дверь и знать, что я в безопасности. Но зверю не надо когтей, чтобы вспороть ими замки, ему нужна лишь дружелюбная улыбка и вежливое: «Здравствуйте, а я к Леше». Мозг начинает лихорадочно обдумывать пути отступления. Выпрыгнуть в окно? Падение с десятого этажа не лучшая альтернатива. Выбежать и спрятаться на кухне? Меня с потрохами сдаст мама, которая так рада, что я общаюсь с Пашей Соколовым, что не поймет внезапной капитуляции.
Я слышу, как он скидывает обувь в прихожей, как клацают металлические пуговицы кожанки, которую он вешает на крючок. Слышу его шаги в коридоре.
И не успеваю придумать ничего лучше, чем подняться из кресла и пробормотать:
— Ма, не оставишь нас?
— Конечно, — мама усмехается и шепчет: — Я к соседке загляну пока.
Мне отчаянно хочется закричать: «Только не выходи из квартиры!»
Но я лишь киваю и сглатываю ком в горле.
Мама выходит из комнаты, на пороге пересекаясь с Пашей. Тот улыбается ей самой своей обаятельной улыбкой, галантно пропуская вперед.
— Приятно было повидаться, Анастасия Сергеевна, — говорит он. Надо же, и имя моей матери помнит.
— Ты так вырос, Пашка… — мама приподнимается на цыпочках, чтобы поправить его встрепанные черные волосы. Я вижу, как напрягается при этом Соколов, ненавидящий чужие прикосновения без спроса, но он не возражает, просто продолжает улыбаться. — Обязательно передавай привет матери, ладно?.. Я пойду. Не буду вам мешать.
— Непременно передам, — отзывается Паша, провожает ее взглядом до поворота к прихожей, а потом захлопывает дверь.
Я слышу, как гремят ключи: мама закрывает за собой квартиру.
Мы остаемся вдвоем с Пашей.
Он преграждает собой единственный выход, и я буквально чувствую, как ноги наливаются свинцовой тяжестью от страха и растерянности.
— Как чувствуешь себя, Рысик? — спрашивает Паша, подходя ближе.
На нем белая футболка и джинсовый комбинезон. На шее и воротнике остался черный след копоти, а от самого Паши едва уловимо сквозь веяние парфюма пахнет потом и бензином — он явно зашел ко мне после работы.
— Как будто ты не знаешь сам… — произношу, едва шевеля губами.
Во мне не находится сил огрызнуться или отвесить ему оплеуху. Могу нарваться на что-то похуже нескольких ударов в живот и по ребрам.
— Снимай, — требовательно велит Паша, показывая на мой халат.
Он что, хочет, чтобы я разделся?
— Рысик, — произносит Паша с нажимом и делает еще один шаг. Он смотрит мне в глаза с недобрым предупреждающим выражением — «не дергайся» — и сам распутывает пояс моего халата и разводит его полы в стороны.
Рукава сползают с моих плеч, и халат падает мне под ноги. Я остаюсь в коротких пижамных шортах и майке с эмблемой «Эдвенчер тайм». Она мне безбожно мала уже два года как, а потому открывает полоску голой кожи на животе и редкие светлые волоски, идущие от пупка к резинке шорт.
Я смущаюсь, пытаясь закрыться, но Паша хмыкает и отталкивает мои руки. Тянет полы моей майки вверх и грубо стаскивает ее через голову. Мои волосы электризуются, светлые пряди лезут в глаза, но я не решаюсь их убрать.
Паша замечает, как я морщусь, и заправляет эти пряди мне за уши.
Он опускает взгляд, внимательно разглядывает лиловые кровоподтеки под моими ребрами, отливающий синевой синяк, дугой огибающий тазовую кость. Паша проводит шершавыми подушечками пальцев по царапине прямо под моим левым соском, и я шиплю сквозь зубы от боли, зажмуриваясь и прислонясь щекой к плечу.
Я чувствую, как тяжелеет дыхание Паши.
Чувствую, как он подается ближе и прижимается своим стояком к моему животу. А потом слышу его тихий рокочущий стон, когда Паша наклоняется к моему уху и захватывает зубами мочку.
Мне хочется выдавить из себя «не надо».
Но правда в том, что его возбуждение не только пугает меня. Оно постыдным образом заставляет возбудиться и желать близости и меня.
Паша отстраняется, и я открываю глаза, чтобы встретиться с его полным похоти взглядом. Меня захлестывает душащая волна жара, становится невыносимо трудно ровно дышать и сохранять ясность рассудка.
Паша стягивает с плеч лямки комбинезона, не отводя от меня глаз, спускает его до колен. Оттягивает резинку боксеров и достает налившийся кровью член. Я смотрю на открывшуюся головку, на вздувшиеся крупные вены, и внезапно со смущением понимаю, что Паша бреет пах.
— Хочешь? — спрашивает он хрипло.
Я не думаю о том, что мама может вернуться от соседки.
Я не думаю о том, что я, тощий, весь в синяках и блестящий из-за жирной лечебной мази, становлюсь сейчас на колени перед тем, кто унижал меня и бил все годы, что мы с ним знакомы.
Я не думаю ни о чем.
— Хороший мальчик, — шепчет Паша, запрокидывая голову и закрывая глаза, когда я обхватываю губами его солоноватую головку и неторопливо катаю ее на языке, пытаясь привыкнуть к необычности ощущений.
Я пропускаю его член глубже.
Он задевает небный язычок, и я едва сдерживаюсь, чтобы не закашляться. Член Паши у меня во рту становится больше. Слюны выделяется так много, что она течет по подбородку.
Паша нетерпеливо выдыхает.
Видимо, устал ждать, когда я приноровлюсь к совсем не маленьким габаритам, потому что он берет свой член у основания и сам проталкивает его мне в рот.
Я всхлипываю, пытаясь сдержать рвотный позыв.
Чувствую, как его член скользит все глубже. Паша проталкивает его в меня больше чем на половину, так, что у меня немеет язык, и я не могу ничего им сделать.
— Черт. Да ты совсем не умеешь сосать, — сердится Паша.
Я снова всхлипываю. На глаза выступают слезы обиды и бессилия.
Паша видит это и, кажется, немного смягчается. Он вынимает член и пальцами грубовато стирает слезы с моих глаз. Потом берет меня за подбородок и легонько тянет его вниз.
— Открой рот.
Так всегда было проще. Через его краткие команды и мое беспрекословное подчинение.
— А теперь расслабь вот здесь и здесь, — велит он, надавливая пальцами у меня под подбородком и над кадыком. Я пытаюсь сделать так, как он мне сказал. — Давай не будем брать глубоко. Просто задействуй язык, как будто сосешь леденец.
Я опускаю взгляд и улыбаюсь.
Такое клише. Но почему в его исполнении эти слова так меня заводят, что я чувствую, как натягивает ткань трусов и шорт мой собственный член?
— Готов попробовать снова?
Я робко киваю и открываю рот.
Паша усмехается и снова кладет головку мне на язык. Я плотно обхватываю ее губами и втягиваю в рот, как сделал бы с леденцом на палочке. Закрываю глаза и полностью концентрируюсь на том, что делаю: усердно облизываю его член языком, не размыкая при этом губ.
Спустя какое-то время открываю глаза и поднимаю взгляд, чтобы понять, делаю ли все правильно. И опасливо замираю — Паша вцепился пятерней в волосы и стиснул зубы так сильно, будто боится раскричаться. Я вижу по тому, как натужно дергается его кадык, что он едва сдерживает стон.
Тот факт, что я сумел его завести, отзывается во мне такой будоражащей эйфорией, что я принимаюсь сосать усерднее, сжимая собственный член рукой сквозь ткань шорт.