У меня ломит челюсть, и шея затекает от неудобного положения. Губы немеют и почти теряют чувствительность, но я не останавливаюсь до тех пор, пока Паша, издав низкий гортанный стон, не изливается мне в рот.
Я пытаюсь проглотить всю сперму, но ее так много, что большая часть капает мне на грудь. У нее горький отрезвляюще терпкий вкус.
— Быстро учишься, Рысик, — Паша поднимает мою майку и вытирает о нее капли спермы и мою слюну с опавшего члена. На радужке его серых глаз стынут наслаждение и довольство.
Я едва замечаю, как Паша надевает трусы и комбинезон, как грубо треплет меня по волосам и выходит в коридор.
Все, что я ощущаю в этот момент, так это дискомфорт собственного подавленного возбуждения. Я поднимаю дрожащими руками свою майку и прижимаю ее к лицу. Она остро пахнет Пашиной спермой и едва уловимо — бензином.
========== 3 ==========
К понедельнику на улице теплеет настолько, что я меняю куртку с подкладкой на легкую хлопковую ветровку. От шорт, правда, приходится отказаться в пользу джинсов — колени у меня стерты до ссадин, как у последней бульварной бляди.
На настойчивые уговоры Милы пойти после пар на рампу отвечаю отказом и вновь со зреющим внутри стыдом лгу про большое количество заказов. Не уверен, что мое тело скажет «спасибо», если сверх Пашиных побоев я добавлю неудачные падения на скорости.
— Ты с конца прошлой недели сам не свой, — вздыхает Мила перед началом второй пары, подперев щеку кулаком. — Ушел с головой в работу…
Если бы в работу.
Я смотрю, как Паша целуется с Ритой за первой партой, как пихает свой язык ей в рот, как отстраняется и что-то шепчет ей на ухо с нежной улыбкой. Рита заливается смехом и шутливо бьет его раскрытой ладонью в грудь.
— Может, не надо так много на себя брать, — рассуждает вслух Мила. — Ты все-таки не железный…
Паша убирает длинную каштановую прядь Рите за ухо, и я вспоминаю, как то же самое он делал со мной. Сейчас жест выглядит прозаически простым, почти механическим, но тогда, на выходных, мне чудилась в нем грубая приправленная раздражением ласка.
Со мной Паша другой.
Пусть и не желает этого признавать. Я заставляю его испытывать совершенно иные, более сильные, нежели с Ритой, чувства.
— Ты вообще меня слушаешь? — возмущается Мила.
Вздрагиваю, с трудом отводя взгляд от влажных припухших от поцелуев Пашиных губ, и бормочу:
— Конечно же, слушаю.
— Сомневаюсь, — хмыкает Мила холодно. Она перекидывает туго сплетенную косу за спину и смотрит на меня без единой лишней эмоции во взгляде. — Но я повторюсь. Осторожнее с этим, окей?
— С чем? — отзываюсь, пытаясь придать голосу хоть толику удивления.
— Ты прекрасно знаешь, с чем и с кем, Рысаков, — отрезает Мила и открывает учебник, демонстрируя тем самым, что не собирается продолжать разговор.
*
Пашка веселый сегодня.
Смеется больше обычного, обнимает приятелей за плечи и треплет их по волосам, отвешивает комплименты крутящимся рядом девчонкам, заставляя Риту мрачнеть. Когда Паша широко улыбается, я вижу щербинку между двух его передних зубов. Безумно трогательная деталь, совершенный изъян на красивом лице. Я хочу попробовать эту щербинку на ощупь кончиком языка.
Зверь в Паше затихает и прячется.
Где-то на радужке ликующих серых глаз.
Я не сразу догадываюсь о причине неожиданных перемен — сегодня годовщина смерти его отца. Не помню, какая по счету, но знаю, что она дороже Паше любого календарного праздника.
— Сегодня идем покупать тебе платье, принцесса, — слышу Пашины слова, когда захожу в раздевалку за курткой. Осторожно оглядываюсь через плечо и вижу, как Паша берет картинно сопротивляющуюся Риту за руку и кружит ее в шутливом танце между крючков с верхней одеждой. Рома и Игорь, парни из Пашиной своры, свистят и улюлюкают, вальяжно развалившись на лавке у стены под десятком сумок со сменкой. Кроме нас пятерых в раздевалке никого нет. — Ты будешь у меня самой хорошенькой на весеннем балу.
Рита сияет счастливой улыбкой.
Она уже чувствует себя королевой предстоящего мероприятия. Да что там говорить, я бы тоже потерял последний рассудок от радости, если бы Паша с придыханием сообщил мне, что я буду у него «самым хорошеньким».
— А ты чего пялишься, Рыся? — усмехается Рома, заметив мою неестественно долгую заминку у крючка с курткой. — Тоже на бал захотелось, Золушка ты наша златокудрая?
Игорь так заливисто гогочет, будто Рома отмочил лучшую шутку в его жизни. Я замечаю, как Паша, продолжая качать Риту в танце, бросает на меня быстрый цепкий взгляд поверх ее плеча. Улыбается одними уголками губ.
Молчит. Не вмешивается.
Он забавляется, наблюдая за тем, как развернется картина без его вмешательства. И почему-то этот марионеточный импульс, непроизвольное движение Пашиных мальчиков согласно его воле, хоть и без четких указаний, до глубины души задевает меня. Они ведь научены действовать так, чтобы угодить вожаку.
Я не успеваю подумать, а едкие слова уже срываются с языка:
— Неужели, ты хочешь пригласить меня, Роман? Я уже и не надеялся.
Игорь присвистывает и меняет позу, подаваясь корпусом вперед с ощутимой агрессией. Рома приходит в бешенство.
— Чего вякнул? — гаркает он, вскакивает как ужаленный и в два шага оказывается возле меня. Его мутно-зеленые глаза в тени трепещущих ресниц кажутся матовыми и мертвыми. Рома наклоняется, чтобы схватить меня за ворот футболки, и шипит сквозь сомкнутые зубы: — Мы здесь пидорские шуточки не любим, Ры-ы-ыся.
По какой-то неведомой причине я его не боюсь.
Мое тело не напрягается непроизвольно даже в тот момент, когда Рома, видя мое безразличие, поднимает кулак, чтобы меня ударить. Замах такой мощный, что грозит мне как минимум выбитым с корнем имплантом.
Но удара не случается.
— Стоять, — велит Паша.
Краткая команда заставляет Рому неловко опустить кулак и обернуться.
— Я сам.
А вот эти слова обдают все внутри холодом.
Я вжимаюсь лопатками в стену, дыхание учащается, и пульс становится как у загнанного в ловушку кролика.
Паша выпускает Риту из объятий и легонько подталкивает к двери.
— Иди на улицу. Скоро буду, — бросает он сухо в ответ на ее растерянный вопросительный взгляд. Кивком головы велит убираться и Роме с Игорем. — К вам тоже относится.
Все трое выходят из раздевалки. Рита негромко захлопывает за собой дверь.
Я слышу, как она в коридоре взволнованно обращается к парням с вопросом: «Он же его не будет сильно, да?». Рома и Игорь ничего не отвечают, только смеются. Отзвук этого отрывистого гогота слабеет по мере их отдаления.
Паша усмехается, подходя ко мне и глядя на меня сверху вниз.
— Зубки прорезались, Рысик? — спрашивает он мягко.
Я испуганно качаю головой, и Пашу забавляет это — он посмеивается, опираясь рукой о стену и наклоняясь так, чтобы наши лица оказались на одном уровне. Чувствую его дыхание с запахом ментоловой жвачки.
— Не бойся, Рысь, — произносит Паша незнакомым просительным тоном с нотками нежности. Чистой, без примеси издевки. — Открой рот, зубки-то покажи.
Я немею, теряюсь от чуждых Паше эмоций, сквозящих в его голосе. Чуждых смешинок в обычно злых глазах.
Послушно открываю рот, слабо скалюсь, не понимая, зачем ему это нужно.
А потом вдруг Паша подается вперед, оказываясь так близко, что мы соприкасаемся носами, шумно выдыхает ментолом мне в рот и языком проводит по верхнему ряду моих зубов.
Сердце колотится так, что этот звук нам обоим врезается в барабанные перепонки. Я застываю, не в силах пошевелиться. Чувствую, как он вдумчиво проводит кончиком языка по моим деснам, заставляя приподниматься верхнюю губу. И смотрю на его закрытые глаза — вижу каждую темную ресницу так близко, что меня начинает подташнивать от резкости, с которой все во мне переворачивается, вторя кувырком пошедшей реальности.