— Довольно этих ваших глупых шуток, — возражали другие, — в такую серьезную минуту…
До поздней ночи в жилом блоке шел спор: раздеваться или не раздеваться…
Я решила раздеться. Сложила вещи так, чтобы можно было быстро отыскать их в темноте.
Но сон не шел к нам. Нервы у всех напряжены до предела. Иренка откуда-то узнала, что получен приказ Освенциму эвакуироваться пешком. Мы не поверили. «Какая чушь! Не могут же вдоль линии фронта гнать шестьдесят тысяч человек. Либо прикончат нас, либо оставят живыми, а сами убегут». С каждой минутой все убедительнее казались только эти два выхода.
Наконец я уснула, измученная гаданиями.
Вдруг раздался стук в окно. Я вскочила с бьющимся сердцем. Все другие уже проснулись и тоже прислушивались.
— Мария!..
Это голос Вурма. Мария подбегает к окну.
Ловим каждое слово. Вурм медленно, с нарочитым спокойствием говорит:
— Возьми, Мария, десять девушек и приходи с ними в канцелярию. Надо понемногу приготовиться.
На слове «понемногу» он сделал ударение, давая нам понять, что нет никаких оснований для паники, — а, может, подбадривал самого себя.
Нам не надо повторять два раза. Он еще не окончил, а мы уже стояли готовые к выходу. Нас оказалось больше десяти. Мария, пошутила: «Встаете совсем как для приема: цугангов».
С этой минуты началась горячка.
Мне и Ванде поручено складывать в сундуки имущество женщин.
— Ни одна из владелиц этих вещей уже не получит их, — говорит Ванда. — Все это отправляется в лагерь в Гросс-Розен, наверное, и нас отправят туда же.
«Канада» уже давно не работает по ночам. Ночная смена теперь не нужна. В лагере тихо, мягко, бело. Идем молча между бараками, оставляя свежие следы на снегу.
Кладовщик открывает седьмой барак «Канады». Этот барак заполнен мехами.
— Мы за чемоданами…
— Возьмите себе меха, — говорит он. — Меня это теперь не интересует. Хорошо они меня обвели вокруг пальца.
Я смотрю, не скрывая презрения, на его эсэсовский мундир и спрашиваю:
— Кто это «они»?
— Ну эти, немцы. Что у меня с ними общего? Насильно меня сюда взяли и теперь думают, что я дам себя зарезать. Не такой я дурак. Уеду сопровождающим с этим транспортом золота, который вы готовите. Меня живым не возьмут. Пусть Вурм сидит тут до конца и следит… или гауптшарфюрер. Этот хитер. Все приготовил себе для бегства, а меня думает здесь оставить. Черт бы побрал этих большевиков и их наступление! Кто бы мог предположить, что это пойдет так быстро!
— Ну, вряд ли они уже так близко, — подзадоривает его Зютка, вызывая на откровенность, — быть этого не может.
— Не близко? — злобно кричит кладовщик. — Они уже вот, у нас под носом… А эти, — он тычет пальцем в сторону комнаты Хана, — велят мне сидеть здесь!
— Нам не нужны меха, — говорю я. — Если можно, мы возьмем себе только рюкзаки. Не знаете случайно, что собираются делать с нами?
— Они и сами понятия не имеют. Но я вам завидую!
Неописуемая радость заливает мне сердце. Этот гитлеровский холуй завидует мне! Сейчас он еще может одним мановением руки «ликвидировать» меня, но не делает этого только потому, что перед лицом собственной опасности это уже не доставляет ему удовольствия. Одной меньше или больше, — стоит ли трудиться, когда речь идет о его «драгоценной» жизни! Ему теперь хочется излить перед кем-нибудь душу. «Они» его обижают, каждый из «них» думает только о себе и трясется от страха. В эти последние часы он вдруг ищет в нас сообщников. Он вспомнил, что он родом из Словакии. Сам чувствует, как это смешно и глупо, но болтает об этом, знает, что мы не осмелимся возражать, ведь он тут еще господин.
Я не могу отказать себе в удовольствии — поиздеваться над ним. Говорю очень серьезно:
— Что же вам грозит, если вы даже и останетесь? Никто вас не тронет. За что же?
Зютка сильно щиплет меня, чтобы я не перестаралась. Однако сама добавляет:
— Правда, за что?
Кладовщик на минуту глупеет. Смотрит на нас дружелюбно и сам уже готов поверить, что он никогда ничего плохого не делал.
— Ну, дей-стви-тельно, — заикается он, — собственно говоря, за что?
Всю ночь старательно, согласно номерам, упаковываем в сундуки и чемоданы учетные карточки живых, паспорта, фотографии. Ликвидируем личный отдел.
В десять часов утра девушки едут на платформу, чтобы погрузить сундуки в вагоны. Через полчаса возвращаются, Геня кричит из машины:
— Первые пешие транспорты хефтлингов вышли из лагеря. Мы видели собственными глазами.