Иной раз мне казалось, что желая достучаться, он был готов меня не только встряхнуть, но и ударить. Слишком сильное бешенство плескалось на дне его глаз в те моменты. Словно в одно мгновение в моего любящего и заботливого супруга вселялся неуправляемый зверь, готовый крушить и рвать.
И я не могла его винить. Безумно, всепоглощающе хотела, но не могла. Чересчур сильна была привязка и то безграничное счастье, которое подарило нам обжигающе пламя нашей любви.
— Прости меня… — говорит напоследок Сергей.
Я слышу в его словах раскаянье. Он и правда сожалеет, что наш брак рухнул, а мы стали друг другу абсолютно чужими людьми.
— И ты меня, — тихо шепчу я пересохшими губами, когда за ним закрываются двери.
Я не могу сказать ему это в лицо. Я даже не могу смотреть в его глаза, потому что боюсь вновь испытать режущую боль где-то в районе груди. Я так долго бежала от этих эмоций, так долго старалась справиться со своей потерей, выстраивая хрупкое безжизненное равновесие, что позабыла, какого это любить. Чувствовать хоть что-то, кроме сосущей внутри пустоты, которую я так старательно глушила.
Сергей действительно уходит. Без сожалений, обрывает последние связующие нас нити. Стреляет в упор, убивая последние капли жизни во мне. Как, впрочем, я и хотела.
Отчего тогда крепкая, высеченная из монолита стена идет трещинами?! Отчего мне хочется орать в голос, запуская пальцы в волосы и выдирая их клочьями, ощущая на своих плечах тяжесть свалившейся на меня внезапно агонии. Отчего сердце снова воет, болезненно сжимаясь в груди и разбиваясь об ребра?!
Я сижу неподвижно, едва дыша. И даже встать, чтобы банально закрыть за ним дверь на щеколду, нет никаких сил. Я выжита досуха, до последней капли. Выжита и уничтожена.
«Больше не будет больно и плохо….Сегодня не кончится никогда…» — играет по — новой в голове мой личный похоронный марш. Я давно умерла, но сегодня окончательно.
1.1. Яна
«Чтобы не чувствовать ничего — я притворюсь статуей гипсовой.
Люди, прошу лишь одного: похороните меня за плинтусом.»
Лолита — Раневская
Три года спустя
Яна
В зеркале напротив отображается старуха. У нее серая морщинистая кожа, похожая на наждачную бумагу, посеребренные виски, обветренные, искусанные до крови, губы. В ней нет ничего схожего со мной прежней — яркой и цветущей. Но в то же время она — это я. Теперешняя я.
Изменения в своей внешности я отмечаю вскользь. Мозг нагруженный событиями последних лет, цепляется за каждую глупость, лишь бы вновь не погружаться в пучину боли.
Заперта глубоко внутри меня по ночам она прорывается, вгрызаясь в слабую плоть острыми зубами. Режет клыками, словно оголодавший волк и исчезает с наступлением рассвета.
Я боюсь ее и одновременно жажду её прихода. Закрываю глаза и отпускаю вожжи, ощущая, как заполненное ею до краёв моё тело начинает вздрагивать в тихих рыданиях, которые постепенно превращаются в настоящую истерику.
Наедине с собой, я разрешаю себе эту маленькую слабость. Снять маску безразличия, которая кажется приросла ко мне намертво и на долю секунды ощутить себя живой. Настоящей, а не слепленной из некачественного гипса статуей. Того и гляди, чтобы не обзавестись глубокой трещиной, после чего меня уже будет не собрать.
Мне приходится даже вновь посмотреть на своё отражение и удостовериться, что эта самая трещина не ползет по моей щеке. Я тру с остервенением кожу ладонью, не представляя какого эффекта желаю добиться. То ли, чтобы ненавистная старуха исчезла, осыпавшись прахом, то ли, чтобы моё сердце, закованное в ледяную броню, вновь забилось как прежде, пустив по венам алую кровь, вместо суррогата.
Старуха, не мигая цепко смотрит на мои безуспешные потуги. Она знает, как никто другой, что более провальной цели не найти.
На прикроватной тумбочке начинает нервно вибрировать мобильный телефон. Заведенный будильник, напоминает, что мне пора выдвигаться из дома, но я все также неподвижно сижу напротив зеркала в одном тонком халате и не могу заставить себя подняться.
Сегодняшний вечер обещает быть очередным кругом моей личной каторги. Сотни людей, жалостливых лиц, шепотков за спиной. Я могла бы просто не прийти, вновь закрыться за семью замками, но ситуация оказалась безвыходной. Не явиться, значило наплевать на волю начальства и лишиться работы. А работа — это единственное, что еще хоть самую малость было важно для меня.
Выдавливаю из тюбика на ладонь тональный крем и наношу его на лицо толстым слоем, пытаясь скрыть серость кожи от посторонних глаз. Хотя на самом деле просто тяну время. Мне без разницы, что подумают остальные. Они привыкли видеть перед собой смело идущую вперед по карьерной лестнице стерву. Она умна, расчётлива и не приемлет никаких слабостей. В её лексиконе нет слов: «любовь», «семья». Её самой как таковой тоже нет.