— Ну что ж, друг мой, я понимаю, что ваш король не властен над силами природы, как, впрочем, и я сам. Тем не менее, я проявил себя разумным правителем, заслуживающим доверия, в то время как ваш король положился на волю случая.
Ответ мавра прозвучал вдумчиво и серьезно; как любой хороший дипломат, он понимал, насколько шатко его положение.
— Как вы верно заметили, человек во многом зависит от капризов судьбы. За последние двадцать лет не было случая, чтобы Гвадиана выходила из берегов. Наши войска задержало наводнение. Если вы мне не верите, можете послать разведчиков, они подтвердят.
— Я нисколько не сомневаюсь в ваших словах, — ответил граф. — Но факт остается фактом: ваше войско находится вовсе не там, где должно находиться по договору. Моя армия, покинув Барселону, перенесла тысячи невзгод; однако мои воины, измученные и промокшие, готовы идти в атаку. Вы можете в этом убедиться, выглянув из шатра. И вы предлагаете нам вернуться домой ни с чем, объяснив союзным графствам, что одного из самых могущественных властителей задержал такой пустяк, как разлившаяся Гвадиана? Как я посмотрю в глаза союзникам?
— Я этого не говорил. Но у меня есть приказ короля выплатить вам десять тысяч мараведи, после чего мы можем разойтись с миром, оставшись при этом друзьями и союзниками.
— Мы так не договаривались, господин посол, — ответил граф. — Кто обещал мне дань от Мурсии и право первым войти в город?
— Мой король тоже понес большие убытки и готов с честью возместить ваши. Полагаю, сеньор, предложенная мною сумма вполне справедлива. Произошедшее весьма скверно для всех нас, но увы, так сложились обстоятельства.
— Не по моей вине, — настаивал граф.
— В таком случае, чего же вы хотите?
— Тридцать тысяч мараведи, только такая сумма возместит убытки. По справедливости, платить должен тот, по чьей вине кампания провалилась.
Лицо посла слегка побледнело.
— У меня нет таких средств, — заявил он.
— Мне достаточно слова вашего короля, — ответил граф. — Я буду ждать в Барселоне, когда мне доставят оговоренную сумму.
— Ни один суд не признает законными ваши претензии, — возразил посол. — Запрошенная сумма чрезмерна, не может быть даже речи о ее выплате.
— Могу вас понять, но ни вам, ни вашему королю не приходится платить шести тысячам солдат.
— Я не вправе решать столь сложные вопросы, но, зная моего короля, уверен, что едва ли он согласится выплатить настолько огромную сумму.
— В таком случае, нам придется смириться с тем, что Марсаль де Сан-Жауме останется в Севилье заложником Аль-Мутамида.
Абенамар понял намёк и изменился в лице.
— То есть, вы намекаете, что принц ар-Рашид останется в Барселоне?
— Я не намекаю, а говорю прямо, господин посол. И обращаться с ним будут так же, как вы будете обращаться с моим зятем, от вас зависит, станет ли жизнь вашего принца адом или раем.
— Но ар-Рашид — наследный принц.
— А Марсаль мне почти как брат. Итак, чтобы вы знали: через неделю мы сворачиваем лагерь и будем с нетерпением ждать вас в Барселоне, чтобы вновь оказать те же почести, как в тот день, когда вы прибыли просить нас о помощи.
84
Бернат Монкузи вернулся из неудачного похода на Мурсию в самом скверном настроении. Он не был военным, ненавидел всяческие походные неудобства, дела в его отсутствие шли вкривь и вкось, а возможности нагреть руки и набить карманы у него в последнее время не возникло. Хорошо хоть он обратил на себя внимание во время переговоров, укрепив таким образом позицию правой руки графа в экономических вопросах. Дома его также ждали недобрые вести. Как всегда, слухи бежали впереди гонца: еще до того, как Монкузи переступил порог своего дома, он уже знал о нападении на Таррасу, но желал узнать обо всех деталях и последствиях этого происшествия из первых рук, а потому вызвал к себе в кабинет бывшего алькальда, а ныне просто управляющего, Фабио де Кларамунта.
Конрад Бруфау, имевший несчастье сообщить ему эту неприятную новость, теперь доложил о приходе управляющего. Он был хорошим работником, умевшим при необходимости отвлечь своего патрона от нежелательных мыслей, благодаря чему, собственно говоря, и задержался на этом месте значительно дольше многих предшественников, которые не выказывали патрону должного уважения, зато не упускали случая высказать собственное мнение, что, как известно, никому не нравится.
— Дон Фабио де Кларамунт ожидает в приёмной, — сообщил он.
— Пусть войдёт, Конрад.
Секретарь удалился, и в кабинет вошёл приземистый человек.
— Доброго вам вечера, Кларамунт, — поприветствовал его Монкузи.
— И вам того же, сеньор.
— Проходите и располагайтесь.
Как только вошедший сел, Бернат Монкузи, неторопливо собрав бумаги, сложил руки на животе и выжидающе уставился на посетителя.
— Моих ушей достигли дурные вести, Фабио. Я желаю услышать из ваших уст, что там произошло, а также ваше мнение на этот счёт.
— Пока я ожидал в приемной, я поговорил с сеньором Бруфау, и он сказал, что вы уже в курсе, а потому не хотелось бы отнимать ваше время, повторяя уже известные факты. Буду краток. Это произошло в последнюю пятницу прошлого месяца.
Кларамунту потребовалось немало времени, чтобы рассказать своему хозяину о событиях той ночи, когда была освобождена рабыня.
— Я так понимаю, что вы плохо охраняли дом, — заметил Монкузи.
— Возможно, и так, сеньор, — не стал спорить управляющий. — Но не забывайте, что Тарраса — не более чем укрепленный дом, хоть и окруженный стеной, а я — всего лишь сборщик налогов. Мы всегда жили в мире с соседями, и за все эти годы ни разу не случалось ничего из ряда вон выходящего.
— Это не оправдывает вашей халатности.
— Вы можете обвинять в халатности офицера, стоящего во главе гарнизона, — возразил Кларамунт. — Как вы сами знаете, охрана усадьбы не входит в мои обязанности. Я уже много лет перестал быть алькальдом. Так или иначе, я уже наказал начальника стражи за беспечность.
Бернат Монкузи, казалось, пропустил мимо ушей упоминание о проступке начальника стражи, гораздо больше его интересовали другое.
— Вы кого-нибудь узнали? — спросил он.
— Ночь была темная, я не смог их толком разглядеть. Я даже сам удивился, что они ничего не взяли, ничего не порушили и не пролили ни единой капли крови. Они могли бы и не представляться, но их предводитель даже не подумал скрывать свое имя.
— И как же он представился?
— Он представился как Марти Барбани де Монгри и назвался вашим хорошим знакомым.
При звуке этого имени на красном лице советника выступили крупные капли пота. Задыхаясь от гнева, он еле выговорил:
— Продолжайте.
— Их было то ли пятнадцать, то ли двадцать человек, а командовал ими какой-то здоровенный тип. Он, видимо, и задумал это нападение.
— И что же дальше?
— А дальше, сеньор, они потребовали открыть камеру рабыни, но, прежде чем вывести ее оттуда, удостоверились, что эта женщина именно та, а затем показали мне нотариально заверенный документ, согласно которому несколько лет назад ей была дана вольная, а в доказательство того, что это та самая рабыня, показали мне четырехлистник, выжженный под ее левой подмышкой.
— Так вы говорите, она получила вольную? — встревожился советник.
— Именно так.
— И что же было дальше?
— Они потребовали, чтобы я дал ей какую-нибудь одежду, я принес им кое-что из гардероба моей жены. Затем они все уехали, предупредив, чтобы никто не вздумал их преследовать, иначе нам не поздоровится.
— И это все?
— Да, это все.
Немного помолчав, Бернат Монкузи встал и принялся вышагивать взад-вперед по кабинету.
Неожиданно он повернулся к посетителю.
— Как вы сами понимаете, вам не удастся выйти сухим из воды, — произнес он. — Хотя, благодаря вашей необъяснимой отставке с поста алькальда, вы и впрямь не несете ответственности за охрану Таррасы, вы, как должностное лицо, не оправдали оказанного вам доверия. Думаю, вы понимаете, что должны понести наказание.