— Ваша милость, вы же сами сказали, что выкуп вам передали ночью, когда луна стояла высоко в небе. Вам не кажется странным, что этот неверный решил передать выкуп именно ночью, а не при свете дня? Неужели чутьё вам не подсказывает — он хотел воспользоваться темнотой, чтобы обмануть ваше доверие и попросту надуть на огромную сумму?
— Но разве ваши почтенные главы менял не подтвердили, что монета вполне качественная и платежеспособная? — напомнил советник. — Или вы пытаетесь убедить меня в том, будто я настолько плохо служу моему сеньору, что любой злокозненный мавр запросто может меня надуть?
— Мы, ваша милость, ничего не предполагаем и ничего не скрываем, но мараведи совершенно точно фальшивые.
— Кто-то должен за это ответить.
В голосе советника евреям почудилось шипение змеи.
95
Итак, при переплавке мараведи выяснилось, что коварный мавр обманул графа. И если не случится чуда, потери окажутся поистине катастрофическими, поскольку Рамону Беренгеру придется расплачиваться с союзниками собственными деньгами: честь и доброе имя важнее, чем богатство или бедность.
Монкузи немедленно помчался в графский дворец, готовясь к самому неприятному разговору. Его собственное благополучие висело на волоске, и ему предстояло пустить в ход все свое красноречие, чтобы выйти сухим из воды.
Он шествовал по хорошо знакомым дворцовым коридорам, стражники молча открывали перед ним двери.
Когда он добрался до высоких створчатых дверей, капитан охраны попросил подождать несколько минут, пока он доложит сенешалю о приходе смотрителя аукционов. Вскоре капитан вернулся и объявил советнику, что тот может войти.
Бернат Монкузи, с поникшей головой и печальной миной на лице прошествовал по ковру к подножию графского трона.
Рамон Беренгер, проводивший в эту минуту совещание со своими доверенными людьми во главе с сенешалем Гуалбертом Аматом, встретил его приветливо, помня, сколь добрую службу сослужила ему находчивость советника.
— Полагаю, вам не терпится сообщить хорошие новости, если вы врываетесь в такой час и без доклада? — спросил граф.
— Боюсь, сеньор, на сей раз я принёс дурные новости.
Услышав эти слова, граф изменился в лице.
— Говорите, мой дорогой друг. Поверьте, все в этом мире поправимо. Непоправима лишь смерть, и я надеюсь, этому гаду-послу еще долго придется ее ждать.
— Сеньор, порой в жизни случаются неприятности, — начал издалека Монкузи. — Нечто подобное произошло и сейчас. Это, конечно, не смерть, но, боюсь, серьезно испортит нам жизнь.
— Говорите же, Бернат. Думаю, не настолько все безнадежно.
— Как прикажете, сеньор, но должен предупредить, что дело весьма деликатное и требует величайшей осмотрительности, поскольку речь даже не обо мне, а о благополучии всего графства.
— Вы хотите сказать, что я должен отослать своих людей, которым безгранично доверяю?
— Полагаю, чем меньше лишних ушей услышат наш разговор, тем лучше.
Теперь выражение лица графа стало совершенно иным.
— Вам придется ответить за нанесенное оскорбление, если вы не сможете представить удовлетворительное объяснение.
Немного помолчав, он добавил:
— Ну что ж, господин сенешаль и благородные сеньоры, я вынужден попросить вас немного подождать, пока мы не покончим с этим неприятным делом, а потом я снова вас позову.
Сенешаль беспрекословно покинул помещение; за ним последовали двое других членов курии комитис. Когда за ними закрылись двери, голос Рамона Беренгера зазвучал серьёзно и отстранённо.
— Ну что ж, — начал он. — Сядьте, пожалуйста, и объясните, что за дело неотложной важности, из-за которого вы заставили выгнать моих доверенных людей?
Монкузи сел на кушетку справа от графа и начал рассказ. Граф слушал внимательно и серьёзно. Закончив рассказ, советник поспешил дать собственное объяснение произошедшему.
— Так вот, сеньор, дело в том, что коварный мавр, пользуясь ночной темнотой, подсунул нам вместо золота какой-то дрянной сплав, так что его не получится переплавить в новые монеты.
— Как могло случиться, что никто этого не заметил?
— Позвольте напомнить, граф, сумма была огромной, мы слишком спешили, стараясь как можно скорее покончить с этим делом, а подделка оказалась настолько качественной, что никому и в голову не пришло бы ничего заподозрить. У них хорошие чеканщики, а сарагосские и джафарские манкусо весьма высоко ценятся и широко используются.
Граф задумчиво погладил себя по подбородку.
— Если мы не найдем выход из этой ямы, нам грозит полное разорение, — произнес он наконец.
Бернат помолчал, выжидая, пока граф проникнется своим отчаянием, чтобы затем сыграть роль спасителя и вернуть себе таким образом утраченное доверие.
— Мне кажется, я знаю средство, как выбраться из этого затруднительного положения, — заявил советник. — Именно поэтому я и сказал, что нам лучше остаться наедине.
— Я слушаю вас, Бернат.
— Итак, я предлагаю следующий план. Если я скажу что-то такое, что вам не понравится, дайте мне знать, сеньор.
Граф кивнул, и коварный Монкузи стал излагать свой план.
— Перед нами стоят две задачи: во-первых, вернуть деньги, а во-вторых, спасти репутацию графства и честь Барселонского дома.
— Умоляю вас, не тяните!
Бернат вновь почувствовал себя хозяином положения.
— Мавр обвёл нас вокруг пальца, подсунув вместо зайца кота. Но если об этом узнают, мы станем всеобщим посмешищем. В то же время, евреи, как известно, имеют исключительное право чеканить монету, ещё ваш дед пожаловал им эту привилегию.
— Никак не возьму в толк, куда вы клоните?
— Когда еврейские менялы взяли наши мараведи, они понятия не имели, что те фальшивые, и расписались за них, как за настоящие.
— И что же дальше?
— А то, что получается, лишь они имели возможность подменить деньги. Судите сами: когда они взяли их на переплавку, они ничего не сказали, а теперь, спустя две недели, вдруг закричали, что деньги фальшивые.
Глаза Рамона возбужденно заблестели.
— Вы меня понимаете? — проворковал коварный советник.
— Кажется, я улавливаю смысл вашей идеи.
— Все просто. Вы не должны слушать их оправданий. Мараведи, которые им передали, были настоящими, об этом имеется соответствующий документ; и если уже у них настоящие мараведи превратились в фальшивые, то это их проблема, а вовсе не ваша.
— Бернат, я всегда знал, что вы — кладезь идей, и сегодня вы в очередной раз это доказали.
— Есть кое-что ещё, сеньор.
— Ещё что-то?
— Мы должны пустить в народ слух о том, будто бы евреи пытались обокрасть графство и подорвать благосостояние его жителей. Тогда ваши подданные обрушат свой гнев на евреев, что всегда было для них лучшим развлечением, им в голову не придет винить в своих бедах кого-то другого.
— И что же дальше?
— Тогда мы потребуем у них деньги. Именно на них ляжет вся ответственность, и им ничего не останется, как выплачивать долг в течение многих лет. Как вы понимаете, если людям придётся выбирать между графом и презренными евреями, они не станут долго раздумывать, и тогда евреям мало не покажется.
— Если мы благополучно выберемся из этой истории, Барселона будет вам премного обязана, друг мой; и все же меня тревожат кое-какие сомнения. Мне бы не хотелось, чтобы жители Каля ополчились на графа, ведь как-никак они тоже мои подданные, к тому же весьма выгодные.
— Не беспокойтесь, никогда они против вас не восстанут. Все, что им нужно — спокойно заниматься своими делишками, и чтобы их никто не трогал, а в Барселоне они все это имеют. Так что утрутся и будут молчать или, в крайнем случае, обвинят в своих бедах кого-нибудь другого. Поверьте, ещё не было случая, чтобы хоть одна еврейская община в Кастилии взялась за оружие. Они смирные, как бараны, привыкли бегать и прятаться ещё со времён Тита.
— И на кого же вы собираетесь возложить вину? — спросил граф.
— На того, кого мы и должны обвинить: на Баруха Бенвениста, даяна Каля. Этот еврей занимает в общине высокое положение, и если мы отсечём голову змее, проблема будет решена.