Оба гостя шагнули навстречу советнику. Он пожал им руки с любезной улыбкой на лице.
— Полно, не скромничайте, — улыбнулся в ответ архидьякон. — Ваша резиденция — просто чудо.
Бернат Монкузи повернулся к Марти.
— А что скажет наш молодой и отважный торговец? Вы только посмотрите на него, Эудальд! В столь юном возрасте он уже объехал весь мир!
— Ничего нового со дня нашей последней встречи, — ответил Марти, чьи щеки от волнения вспыхнули румянцем. — Скажу лишь, что мне не терпится вновь увидеть вашу воспитанницу.
— Правильнее сказать — дочь, — поправил его советник. — Ведь я удочерил ее. Так что отныне вы можете считать меня в какой-то мере своим отцом. Но я совсем забыл о своём долге хозяина. Прошу к столу! О некоторых вещах лучше говорить после хорошего ужина и пары кубков отличного вина.
С этими словами советник провёл их в беседку, где за каждым креслом уже стоял слуга, готовый выполнить любое пожелание.
После обмена любезностями они отдали должное вкуснейшему тыквенному супу, и Бернат перешел к главному.
— Ну что ж, дорогой мой Марти, полагаю, в наших обстоятельствах стоит оставить в стороне вопрос о приданом. Достаточно уже того, что вы получите руку Лайи, чего в других обстоятельствах едва ли смогли бы добиться. Будем считать, что мы квиты.
— Поверьте, сеньор, я счастлив, как никогда прежде, и в вечном долгу перед вами, — ответил Марти. — Для меня большая честь получить руку вашей дочери, о чем я прежде даже мечтать не смел. Но теперь обстоятельства сложились так, что мое счастье стало возможным. Не иначе само Провидение мне благоволит. Я не считаю себя вправе судить кого-либо, не говоря уже о женщине, которую люблю. Каждый может ошибиться, тем более в столь юном возрасте. Я сам виноват, что так надолго оставил ее одну. Уверен, что однажды наступит день, когда она все мне расскажет; но даже если она этого не сделает, я никогда не стану допытываться.
И тут вмешался падре Льобет.
— Вы только что сказали об обстоятельствах, судьбе и Провидении. Однако это не так. Все мы, вольно или невольно, осуществляем планы Творца, другое дело, что порой они написаны корявыми письменами.
Лицо советника приобрело какое-то странное выражение, что не укрылось от внимания священника.
— В любом случае, советую похоронить эти печальные обстоятельства в глубинах памяти. Я заметил, что одно упоминание об этом ужасно действует на мою падчерицу. Не представляю, сколько это продлится, но лекари рекомендовали ее не волновать. В конце концов, когда-нибудь все эти события покажется вам дурным сном. Но давайте продолжим ужин. Позже я ее позову. Не удивляйтесь, она похудела и сильно изменилась. Иногда ей бывает трудно поддержать разговор.
Марти бросил на Эудальда обеспокоенный взгляд.
Подали мясное блюдо и пироги, затем — холодную рыбу и белое вино. Когда принесли десерт — умопомрачительный пирог с лимонами и малиной — советник произнес:
— Подождите минуточку! — С этими словами он повернулся к дворецкому и приказал: — Приведите сюда мою дочь!
В этот миг Марти почувствовал, что сердце вот-вот выскочит у него из груди.
Лайя стояла на балконе, выходящем в сад, прижавшись к стене и чутко прислушиваясь к разговору Монкузи и его гостей. Сначала при виде Марти в ее груди заполыхал пожар. Его лицо, всплывавшее в ее памяти, оказалось лишь бледной тенью того, что сейчас предстало ее глазам. Он оказался стократ красивее и желаннее, чем она помнила. Но в следующий миг радость ее сменилась глубоким отчаянием: ей вдруг подумалось, что она его недостойна.
С тех пор как два дня назад Бернат привез ее из Террассы, Лайю охватило уныние. И теперь радость при виде Марти смешалась с чувством жгучего стыда. Она считала себе грязной и подлой. Голова раскалывалась. То она представляла будущую жизнь рядом с любимым, спокойную и счастливую, то ее мучила мысль, что она, лицемерная обманщица, недостойна его любви. А порой из темных глубин неспокойной совести всплывал далекий призрачный образ Аиши, и тогда Лайя не могла понять: действительно ли существовала эта женщина или она лишь плодом ее больного воображения?
Когда прозвучал приказ отчима, что-то словно оборвалось у нее внутри. Она представила, что сейчас в ее комнату войдет Эдельмунда, чтобы помочь ей переодеться. Нельзя терять времени!
Она поднялась и на мгновение застыла. Решение принято. Каменная лестница вела на крепостную стену у ворот Кастельвель. Лайя стала подниматься наверх. Ступени были крутыми и неровными, разной высоты. Едва ли кто-то мог попасться навстречу, только ночные дозорные несли службу, но они охраняли лишь ворота, а не дом. Тяжело дыша, она наконец ступила на стену. Ветер ударил ей в лицо, разметал волосы. Тусклый свет убывающей луны освещал редких прохожих, снующих туда-сюда по улицам, озабоченных лишь собственными делами и бедами.
С высоты она слышала приглушенный смех и голоса дозорных. Она сделала глубокий вдох и выбрала место, откуда не могла причинить никому вреда, когда душа покинет тело. Она медленно шагнула ближе к посту дозорных. Ее охватило странное спокойствие. Лайя остановилась и протиснулась меж зубцов, опираясь на них руками. Ветер взъерошил ей волосы. Она взглянула вниз, но увидела лишь размытые тени — отряд вооруженной стражи под предводительством сержанта менял караульных. Лайя подняла голову и закрыла глаза. А потом шагнула в пустоту.
Шум и крики встревожили хозяина дома и его гостей. По плитам двора застучали шаги дворецкого, а через мгновение возник и он сам, с побелевшим от ужаса лицом и дрожащими руками. Все трое в тревоге вскочили.
— Что случилось? — вскричал Монкузи.
— Большое несчастье, сеньор, — пролепетал дворецкий.
Марти почувствовал внезапную боль в сердце.
— Лайя... — ахнул он.
Слуга мрачно кивнул.
— Молодая сеньора не вынесла страданий.
— Говорите же, если жизнь дорога! — вмешался Эудальд.
Хотя прошло уже столько времени, в сложных ситуациях он прибегал к грубому языку вояк.
Собравшись с духом, несчастный дворецкий ответил:
— Сеньор, ваша дочь бросилась со стены.
Все трое помчались к месту происшествия. Бернат впереди, за ним — Марти, и последним — архидьякон.
К их приходу ничего уже невозможно было понять. Вооруженные стражники плотной стеной окружили бесформенный сверток, лежащий на каменных плитах. Советник растолкал их, и взору открылась ужасная картина.
Распластавшись, словно сломанная кукла, на каменных плитах лежало тело Лайи. Кто-то положил ей под голову свернутый плащ. Блуждающий взгляд девушки, казалось, кого-то искал. Обезумевший от горя советник, заломив руки, громко крикнул:
— Кто-нибудь, немедленно позовите лекаря Галеви!
Эудальд и Марти опустились перед ней на колени. Марти крепко сжал ее руку, архидьякон приник ухом к самым губам девушки.
— Лайя, это я, падре Льобет, — произнес он. — Ваша жизнь в опасности. Даст Бог, вы выживете, но гораздо важнее спасти вашу душу. Вы должны быть готовы предстать перед Всевышним.
Губы Лайи дрогнули. Архидьякон наклонился еще ближе. Он едва мог разобрать бессвязные слова девушки. Священник прислушивался к ее шепоту, бросая косые взгляды в сторону советника. Тот стоял в углу, закутавшись в плащ, который дал ему кто-то из стражников, и громко рыдал, словно плакальщица на похоронах.
— Падре, я умираю... — прошептала Лайя.
— Имейте веру, Лайя. Господь будет рад принять вас в свои объятия. Покайтесь в своих грехах.
— Мне нет прощения... Падре...
Дыхание ее становилось все более затрудненным, к нему примешался пугающий свист.
— Прощение всегда есть, девочка.
— На мне грех... Я осквернена...
— Вы хотите покаяться, Лайя?
— Он меня изнасиловал, а потом заставлял спать с ним — снова и снова... и я забеременела... я не хотела этого, я не впала в грех похоти, но ненавидела ребёнка, которого носила во чреве... и мечтала избавиться от него...
— Но вы же этого не сделали?
— Нет, падре... У меня родился урод... Он вскоре умер.
Эудальду не терпелось узнать подробности этой ужасной истории.