<p>
Драко такой хрупкий… Такой маленький и такой нежный. Боюсь иной раз обнять, вдруг сломаю? У него ведь такая тонкая талия. Особенно бережно я стараюсь брать его за руки. Ладошки у него нежные, а запястья такие тонкие и бледные… Кажется, чуть-чуть нажмешь, и они сломаются. Эта хрупкость восхищает и вызывает жгучее желание защитить его во что бы то ни стало. Хочется беречь его, заботиться…
Взять бы его на руки, посадить к себе на колени, целуя чуть бледные губы, проводя кончиками пальцев вдоль почти прозрачной шеи, откидывая за плечи пряди солнечных волос. Но я почему-то не осмеливаюсь сделать этого, хотя Драко со мной неизменно ласков и нежен. Однако никогда я не бываю инициатором ласк. Всегда начинает он. Потрется щекой о мою мантию на груди, как котенок, обнимет за талию, прижмется, поцелует в уголок губ, запустит свои восхитительно тонкие, хрупкие пальчики в мои волосы… Или проведет кончиком юркого язычка по моим губам, скользя ко мне в рот, и тогда я, кажется, начинаю сходить с ума. Иногда, когда на него находит игривое настроение, Драко начинает тереться о меня всем телом, выделывая своим чудным язычком невообразимые вещи у меня во рту. Уже сотни раз он давал понять, что хочет… Что уже пора…
А я по-прежнему чего-то жду. То ли боюсь, то ли в себе не уверен, что вполне объяснимо, то ли еще что-то…
Хотя иногда, когда я лежу в своей спальне ночью, вот как сейчас, вспоминаю прошедший день и все эти восхитительные интимные моменты, в голову забираются такие пошлые мысли, что я жарко краснею в темноте, даже наедине с самим собой. Мгновенно становится душно под теплым одеялом, жутко хочется раскрыть окна, едва только я вспомню близость стройного и хрупкого тела, прижимающегося ко мне так тесно в откровенной провокации. Драко… Наверное, устал уже ждать, пока я переборю свою проклятую нерешительность. И в такие моменты во мне борются два желания — вскочить и помчаться в ванную, чтобы окатить себя холодным душем и унять этот жар, разгорающийся внизу живота, но в то же время хочется удовлетворения, хочется дотронуться до себя… А еще лучше, если бы это сделал мой маленький Драко… Как представлю эту маленькую изящную ладошку там, внизу своего живота, — и судорога стона сковывает горло, но я только крепче стискиваю зубы, вжимаюсь всем телом в прохладные простыни, пряча лихорадочно горящие щеки в подушке и бессильно сжимая ее уголки.
Драко… Его губы такие маленькие, такие сладкие, особенно когда он их облизывает от апельсинового сока, нарочито дразня меня. А делает он это часто. Нет, он меня не торопит, но мне кажется, что этому маленькому засранцу здорово нравится дразнить меня, смущать, и он ест апельсины вовсе не для того, чтобы насладиться их вкусом и прохладой. А для того, чтобы вот так сидеть напротив меня под деревом и дразнить, ведь выражения его лица никто не видит, зато отлично видят мое смущение. Для того, чтобы проводить кончиком шаловливого розового язычка по чувственным изгибам выразительных губ, липких и еще более сладких от апельсинового сока. И мне хочется… хочется наклониться вперед и прижаться к этому манящему рту, попробовать на вкус апельсиновый поцелуй Драко… Но я не осмеливаюсь сделать этого на людях. Я все еще не в состоянии перебороть свою природную робость, только наедине с самим собой я могу признаться себе в своих самых откровенных желаниях, но даже так это признание дается мне с большим трудом. Я никогда не скажу Драко о том, что хотел бы с ним сделать. Никогда не признаюсь, что хочется сжать это хрупкое тело до хруста в костях, прильнуть губами к его губам, запуская язык глубоко в этот сладкий рот, и целовать долго, страстно, жадно, пока он не задохнется в моих объятиях. Никогда не скажу, что хотел бы…
Нет, нет, и самому себе не скажу!
Глухой стон в подушку. Я прикусываю наволочку, понимая, что медленно трусь бедрами о прохладные простыни, что сжимаю уголки подушки до посинения костяшек пальцев, что возбужден уже до болезненной твердости. И я уже не в силах оторваться от постели, прекратить двигать бедрами, остановить поток возбуждающих мыслей, картин; прекратить представлять, что вместо простыней подо мной стройное бледное тело, что длинные ноги обвивают мою талию, что аристократические пальцы вплетаются в мои волосы и что тонкие вскрики, полустоны-полувсхлипы ласкают слух, а горячее прерывистое дыхание щекочет мою шею.
Закусываю губу почти до крови, боясь, что вырвется стон, который выдал бы меня с головой, и хотя знаю, что один в этой спальне и что меня вряд ли кто-то услышит, но все равно смущаюсь… И тех эротических картин, что проносятся в моей голове, и собственного жаркого, прерывистого дыхания, и лихорадочного трения своих бедер о постель, и всепоглощающего желания обладать, обладать маленьким изящным Драко. Моим Драко.
Но вот неконтролируемое возбуждение достигает такого пика, когда я уже не могу больше ему сопротивляться и, послав к черту лихорадочный румянец на щеках, переворачиваюсь на спину, скидывая сбившееся, измятое одеяло себе под ноги. Рука тянется вниз — за пояс боксеров, туда, где все уже горит, пылает, нет сил сдерживаться, а губы горячие, искусанные, влажные. С трудом стягиваю боксеры вниз, сдерживая глухой стон, рвущийся из горла, торопливо обхватываю рукой пылающий член, и легкий всхлип облегчения разрывает ночную тишину моей спальни.
И мне плевать, что этим наверняка занимается весь наш курс под покровом ночи в своих кроватях, натянув одеяло до ушей и наложив заклятье тишины на полог своей кровати. Я так никогда не делал, даже когда встречался с Джинни. Черт, это настоящее моральное испытание… Как я потом в глаза Драко посмотрю? В эти невозможные глубокие серые глаза? Утром он взглянет на меня, и мне будет казаться, что он все знает… Чертов любимый слизеринец. Серые глаза будут тихонько посмеиваться, будто спрашивая: ну, Невилл, сколько еще ты выдержишь без меня?
А сам ты… Сам, Драко? Ты этого не делаешь, лежа ночью в своей широкой холодной постели и думая обо мне? Твоя рука не тянется под одеяло к низу живота, чтобы немного поласкать себя?..