Я с утра Толю на работу проводила — больничный у него закончился. Дети еще спали, а я отгул взяла, быстренько бутербродов сварганила — и на улицу. Встретились мы с Гаркавым в условленном месте, у лесопарка, и в путь двинулись.
Я Гаркавому о цели нашего путешествия ничего не рассказывала. Знала, что может разболтать. Особенно когда выпьет. Но он ничего и не спрашивал, крутил себе баранку и про политику мне что-то рассказывал. А я не слушала, волновалась и на карте дорогу ему показывала. Он пару раз остановиться порывался, чтоб у дороги поваляться в траве. Последние, мол, теплые деньки. А бабьего лета, говорит, в этом году по прогнозам и не планируется. Но я ему решительно заявила: едем без остановок.
Так мы потихоньку, по карте да у местных жителей спрашивая, до нужной деревни и докатились. Вышли, я с какой-то женщиной разговорилась, она мне и показала, куда идти. На самую окраину села. Подъехали с Гаркавым к какому-то дому и еще из машины не вышли, а стало понятно: люди здесь живут в нищете и бедности. Я таких домов давно не видела: грязный, кривой, косой, облупленный. И двор весь зарос сорняками.
«Ты в машине оставайся, — приказала я Гаркавому. — А если меня долго не будет, тогда в милицию звони».
«Что? В милицию?»
«Ты приказ понял?»
«Так точно».
«Ну вот и сиди. Я быстро».
Зашла я во двор, а тут детишки сидят, как грибы, прямо на колоде какой-то. Все немытые, нечесаные, худые какие-то. Одежда как из секонд-хенда. Ни дать не взять — дети военного лихолетья.
«Здравствуйте, мальчики», — сказала я.
«А я не мальчик, я девочка», — сказал один из ребят. И правда, это девочка была, только по-мальчишечьи стриженая.
«И девочки... — сказала я, улыбнувшись. — А взрослые дома есть?»
«Только мама», — ответил один из ребят. Только я в дом хотела зайти, как тут и хозяйка вышла. Глянула на меня неприветливо, руки в бока уперла. Молодая еще женщина, но видно, что жизнью вконец замученная. Потому и злая такая.
«Что вам надо?»
«Во-первых, добрый день в хату, — сказала я. — А во-вторых, я хотела бы с Яном Вусцішем поговорить. По делу».
«Что я ему, секретарша? — женщина эта презрительно скривилась. — К Яну Вусцішу они собрались. Во-первых... Во-вторых... Во-первых, никакой он не Ян Вусціш. А мой муж».
И она назвала имя с фамилией. А фамилия была та самая. Фамилия моего покойника.
Так что ты была права, Зинаида Юрьевна. Ох, как права. А лучше бы ошиблась.
«А во-вторых, надоели вы со своим Вусцішем. Что же вы его личной жизнью не интересовались? А его личная жизнь — вон, сидит. Одна в тройном флаконе».
«Это ваши с ним дети?»
«А чьи же. Конечно, наши. Только на самом деле, как оказалось, только мои. Он на них срать хотел. Со всей высоты своего таланта, так сказать».
«А можно…»
«Можно! Почему же нельзя? Заходите! Наконец-то вы появились. Я ему давно говорила, что такая жизнь всех нас погубит. Что в один прекрасный день к нам придут, и государство любимое за нас возьмется. Вот вы и здесь. Сами видите, как мы живем. Как животные. Вот он до чего семью довел. Все обещал мне, что у него двухкомнатная квартира в Минске есть, надо только вернуть ее. Потерпи, говорит, скоро переедем. Уже год так живем, дауншифтер хренов. Давайте, что мне нужно подписать?»
«А сам он где?»
«Где-где. В Минск уехал. Уже две недели, как дома не появлялся. Художник…»
И тут она такими словами выругалась, что лучше я вам повторять не буду.
«Правда, звонил сегодня, что к вечеру появится. Но кто же ему поверит. Может, и не вернется уже. Он такой. Может».
«А можно я в дом зайду?»
«Да куда хотите. В детскую комнату можете заглянуть. Вот так дети художника живут. Как вши. Сами увидите».
Я осторожно в дом зашла. Ну, не так уж тут и грязно было. Видно, что жена этого Яна Вусціша старалась порядок поддерживать. Но вообще-то, конечно, впечатление было убогим. Не должны люди так жить. Особенно в нашем социальном государстве.
«Вы с ним здесь познакомились?»
«Ага, конечно. Здесь. Я в Минске родилась! Это он приехал однажды и меня сюда увез. Типа, будем в деревне жить, в единении с природой и людьми. Я ему тогда верила…»
«Дети все в Минске родились?»
«Да нет, только первый. Остальные здесь».
«А родители не помогают?»
«Его мать умерла. А с отцом... Вы что, не знаете?»
«А что с отцом?»
«Он проклял его, отца своего. Давно уже. И с тех пор они ни разу не разговаривали… Так что? Все, собираться?»
«Нет, подождите…»
Я подошла к стене, на которой висел большой снимок молодого мужчины в черном. Мужчина смотрел прямо в упор, и на губах его была улыбка. Такая, будто он на весь мир обижен.