«Это он?»
«Ну да, кто же еще. Папашка наш...»
И правда, нельзя было этого не заметить. Передо мной как будто кадры из фильма пролетели — двадцать первый автобус, и в полутьме лицо моего покойника. Рана на его затылке. Золотой телефон. И снова это лицо, в котором без труда можно было угадать отцовские черты… Вот мы и встретились, Ян Вусціш.
Не люблю я людей, которых ни к какому типу определенному не припишешь. Выпадают они из всех типов, высыпаются, как картошка из мешка. Вот и этот. Не встречала я еще таких, чтоб и ни то, и ни се, ни рыба, ни мясо, а что-то кривое, нехорошее, вызывающее и несчастное, но на свой лад несчастное, такое, что своим несчастьем упивается. Что-то новое открылось передо мной в этом странном и сложном мире. И я не знала, как себя с этим вести. В чувствах своих никак не могла разобраться. Как же это опасно, подумала я, когда человек так живет: не как нормальные люди, а как белая ворона какая-то. Когда все правила нарушает. Так сказать, ездит по миру без талончика, и каждый раз как-то выкручивается. Никто его не штрафует, потому что он сам никто. Как тень. Любой контролер знает, что тень оштрафовать нельзя. И с автобуса высадить тоже. Тень — она и есть тень. Прошмыгнет мимо, нагадит, и снова ее не видно, не слышно.
Вот так, Юрьевна. Пока ты в Минске свое дело потихоньку делала этот вот народный мститель с тобой в одних автобусах ездил. Может ты даже талончик у него проверяла. А он тебе улыбался. Убийца собственного отца тебе улыбался, а ты и не догадывалась, потому что не могла ты тип человека распознать, не додумалась сразу.
И сейчас он в Минске ездит. Безнаказанный, спокойный, с чувством выполненного долга. А может уже другими делами занят. Двухкомнатная квартира в Заводском районе — ради этого на многое можно пойти. А потом себя успокаивать: я не для себя. Я для семьи, для детей.
«Как же так получилось, что он отца проклял? За что?»
«Ну, отец его с матерью разошелся, потому что другую себе нашел. Он об этом мне всю жизнь рассказывает. Напьется — и все об этом. Все тот день вспоминает, когда приехал как-то домой из Крыма, а там отец с этой своей новой любовью в постели голые лежат, выпивают. Ну, и все такое... Он тогда отца простить так и не смог. Возненавидел его просто. Он же такой чистый мальчик был, невинный. В любовь верил, дурачок. В его-то возрасте... Так что вы решили? Что с нами делать будете?»
«А с матерью что случилось?»
«Ну, умерла. От рака или от чего-то такого. Какая разница?»
«И он с этой новой любовью, значит, в той квартире до сих пор живет…»
«Они тогда поспорили. Подрались даже, и отец ему сказал: чтобы я тебя больше здесь не видел. А тот ему: будь ты проклят, папа. Пафос какой... Тошнит прямо... Но он такой — до сих пор чистенького из себя строит. Нарцисс, как и все художники... Да что я вам рассказываю? Вы вообще кто?»
«Меня Зинаида зовут. Я из Минска. Помочь вам хочу».
«Да не нужна нам помощь! Слышите? Пошли вы все с вашей помощью! Не хочу я здесь жить, ясно?»
И тогда послала она меня на три буквы, но я уже знала все, что хотела.
«Вот, — сказала я. — Смотрите. Вы же знали, правда?»
И достала из сумочки все те письма и фотографии. Пошла прямо на эту женщину и по одной ей показываю, прямо в лицо ей тычу.
«Смотрите! Это ваш муж рисовал и отцу подбрасывал. Чтоб его до могилы довести и квартиру скорей получить. А когда понял, что отец держится и умирать не собирается, то в Минск поехал, отца подкараулил на темной улице и... Уж не знаю, что там было, но отец головой ударился и умер. Может в автобусе, а может сразу. Это представить нетрудно. Посадил мертвого в автобус, будто пьяного, коньяк ему подбросил, телефон, а сам вышел на следующей... Так было? Так?»
«Нет!»
«Это вы его подговорили? Ради квартиры? Квартиры двухкомнатной в Заводском районе! Лучше признайтесь, женщина моя дорогая. Прошу вас, признайтесь! Или скажете, что он это все без вашего ведома провернул? Ради вас. Но это все равно убийство, понимаете? Все равно: убийство! Даже если из самых благородных побуждений!»
«Да нет, говорю я вам! Нет!»
Но я ее уже не слышала.
«Все это херня какая-то!» — крикнула она.
Мы стояли уже совсем вплотную друг к другу. У нее кулаки сжимались, да и у меня руки чесались, чтоб урок ей преподать, на всю жизнь. Но тут она на детей крикнула, чтоб из дома вышли, а сама как-то обвисла вся и села на табуретку.
«Вы послушайте... Зинаида…»
Села я рядом и в глаза ей смотрю. Чтобы не вздумала увиливать.
«Вы все неправильно поняли, — сказала она поднявшись. — Не знаю, откуда вы это раскопали. Все это дерьмо. Но все не так было».