«А как? Как было?» — нахмурилась я.
«Они с отцом в последнее время собирались мириться. Даже договорились встретиться. И встретились, хотя я и не верила, что из этого что-то выйдет... И отец ему все эти рисунки с записями показал. Ян сказал, чтобы он ничего не выбрасывал. Потом у них еще одна встреча была запланирована. Чтобы обо всем договориться. И насчет квартиры тоже. Ян сказал, что пойдет на нее не один... а с хорошим человеком. С другом. А потом... потом это все и случилось. Мы только после звонка из милиции все узнали».
«Чем вы это докажете?»
«А ничем. Так оно и было. Он еще пошутил, что это мать с того света записки отцу подбрасывает. Чтобы отец этот, старый козел, понял, наконец, что надо сына простить. А потом... потом было уже поздно. И я правда не знаю, где он сейчас, Ян. Сказал, что в Минск уехал. На похороны. И вот с тех пор его нет. Я уж и правда, думаю, что он нас бросил. Квартира-то все равно сейчас его... После смерти отца…»
Я задумалась. Почему-то я ей верила. Верила и все тут. Потому что вот она — да, это был тип, который я хорошо знала. Довольно редкий тип, кстати. Такие женщины вспыльчивые, иногда даже просто невыносимые, но они всегда за правду. Искренние, неравнодушные. Если такая на работу руководящую пойдет, цены ей не будет. Но когда попадет в руки к какому-нибудь нарциссу — пиши пропало.
Мы помолчали. Я достала из сумки бутылку, ту, которую для Гаркавого припасла, в награду за его верность и драндулетные труды. Налила ей и себе. Она жадно выпила и на меня посмотрела — мне показалось с какой-то благодарностью.
И тут меня осенило.
«А мастерская у него есть? — спросила я. — Он же художник. Должна же быть у него мастерская…»
«Есть... — ответила она, встала и губы рукавом вытерла. — А вы... Вы кто все-таки? Из милиции?»
«Из контролирующих органов, — кивнула я. — Пойдем, покажешь».
«Вот его мастерская ... — сказала она, когда мы во двор вышли. — Обычный сарай…»
Дети, конечно, за нами увязались. Я их конфетами угостила, которые постоянно с собой беру, когда мы с Толей куда-нибудь едем. На всякий случай. Но на пороге сказала строго, чтобы за нами не шли. Мало ли что они там увидят. Зачем детскую психику травмировать? И с каким-то душевым трепетом вошла в сарай. Жена Яна Вусціша включила свет.
Нет, я уже почти не удивилась. Это были обычные картины и скульптуры, если вообще может быть обычной больная фантазия сына, который проклял когда-то своего отца. Были здесь и произведения, которые я уже видела, но большинство незаконченные. Там какие-то руки, там флаг из детских штанишек. Там голова, там рисунки чем-то черным. Может карандашом, может углем или чем там художники рисуют. Моя спутница нервничала, а когда я легонько погладила ее по плечу, она так вздрогнула, что стало понятно: боялась она, ужасно боялась. Боялась, что Ян Вусціш нас здесь увидит. Думаю, что он никому, кроме нее, сюда заходить не разрешал. А она была его сторожевой собакой, и пока он в Минске был, она смотрела, чтобы никто в эту его тайную мастерскую не проник.
«А там что?» — я подошла к стене, к которой было что-то прислонено. Прислонено и накрыто рваным одеялом.
«Я уж и не помню…»
Я потянула одеяло на себя, обеими руками подняла картину и повернула ее на свет.
Да, это была именно картина. Не извращение какое-нибудь, а нормальная картина. А на картине женщина. Или, точнее сказать, голова женщины и ее руки. Длинные, красивые руки. Пальцы переплетены, и на безымянном пальце красивое блестящее кольцо. С драгоценным камнем.
И глаза. Светлые, как на иконе.
«А, это... — сказала моя спутница. — Это учительница Яна. Он недавно ее написал. Странно, он таким давно не занимался…»
Мы смотрели на этот красивый портрет и думали каждая о своем.
«Она очень любила, ценила его талант. Еще со школы. И он ее уважал. Говорил, она своих учеников никогда не забывает. Всем — как ангел-хранитель. Он никогда на встречи выпускников не ходил, а вот ее нарисовал. За один вечер. Да... Он так о ней рассказывал, что я даже ревновала сначала. А теперь мне все равно... Только бы вырваться отсюда…»
«Вырвешься. Обязательно вырвешься».
«Недавно, когда он в Минск снова начал ездить, они с ней случайно в автобусе встретились. Разговорились. Он ей рассказал, как нам трудно живется. Что вот, есть квартира отцовская, но как ее получить? Она обещала помочь. Но, конечно, это все пустые слова были. Да и как она помочь могла? Обычная училка с зарплатой в триста рублей. Свое дело сделала — и за новую партию взялась…»
«Знакомое лицо», — сказала я, а сама все всматриваюсь в эти черты, и чудится мне, что вот сейчас она мне проездной протянет. Или талончик. И улыбнется так, что потом весь день себя какой-то неполноценной чувствуешь…