Роуэн натягивает серьезное выражение лица. Умереть можно. Этакая смесь надменности, недовольства и затаенных чувств. Перед камерами он не улыбается.
Зато Листер улыбается за троих – он всегда хорошо получается на фото. И явно не страдает от синдрома стервозного лица, скорее наоборот.
От криков можно оглохнуть. В основном все вопят: «Листер! Листер!» Он поворачивается, вскинув руку в знак приветствия, и я тоже отваживаюсь поглядеть по сторонам.
Девочки. Наши девочки. Виснут на проволочной ограде, размахивают телефонами, грозят затоптать друг друга и визжат от счастья.
Я тоже поднимаю руку, приветствуя их, и крики набирают громкость. Вот так мы и общаемся.
Взрослые, чья обязанность – сопровождать «Ковчег» везде и всюду, подталкивают нас в нужную сторону. Телохранители, гримеры, женщины с рациями… Листер вырвался чуть вперед, Роуэн идет за ним, а я болтаюсь в хвосте и неожиданно понимаю, что жду этой церемонии сильнее, чем какой-либо. В Великобритании нам уже случалось бывать на подобных, но в Америке эта для нас первая и потому – особенная. Это наш первый шаг на пути в американскую музыкальную индустрию, первый шаг к мировому успеху – и к тому, чтобы остаться в истории.
Подумать только: мы проделали весь этот путь, от старого гаража где-то в Кенте – до красной ковровой дорожки в Голливуде.
Я поднимаю лицо к калифорнийскому солнцу и ловлю себя на том, что снова улыбаюсь.
Фотографии – это очень важно, сами понимаете. Словно в мире недостаточно наших фото в хорошем качестве. Сесили как-то пыталась мне объяснить. Им нужны свежие снимки, сказала она. Последние фотографии моей новой прически – мне недавно выбрили виски. Фото костюма, в который одет Роуэн, – журналам мод тоже нужна пища для обсуждений. Нужны свежие фотографии Листера. Потому что они продаются.
Мы позируем для прессы. Под вспышками камер мне иногда кажется, что, кроме нас троих, тут никого нет, хотя мы постоянно окружены людьми. Взрослые суетятся рядом заботливыми пчелами, аккуратно подталкивают нас в нужное место, а потом шмыгают прочь, чтобы не испортить кадр. Я встречаюсь взглядом с Листером, и он одними губами произносит: «Ща обосрусь от счастья», – прежде чем повернуться к камерам и одарить зрителей ослепительной улыбкой.
Я, как всегда, стою посередине, скрестив руки на груди. Роуэн – самый высокий из нас – слева, держит руку на моем плече. Листер справа, ладони спрятаны в карманы. Мы никогда не обсуждали, кто где встанет, так повелось с самого начала.
Фотографы, как и фанатки, больше всего интересуются Листером.
Он это ненавидит.
Роуэн считает, что это уморительно.
И я с ним полностью согласен.
Но никто, кроме нас троих, об этом не знает.
«Сюда!», «Посмотрите направо!», «Ребята!», «Листер!», «Сюда!», «Теперь налево!»
Снова и снова. Нам остается только смаргивать вспышки камер и ждать.
Наконец какой-то мужчина машет нам, чтобы мы двигались дальше. Фотографы не унимаются и кричат все громче. Беру свои слова назад: они еще хуже фанаток, потому что делают это ради денег, а не из-за любви.
Я по привычке стараюсь держаться поближе к Роуэну. Он поворачивается ко мне:
– Оживленно тут сегодня.
– Это Калифорния, детка, – отвечаю я.
– Забавный старый мир… – Роуэн вытягивает руки, чтобы поправить рукава. – А еще я вспотел, как мышь.
– Странно, учитывая, что это я весь в черном.
Вспышки камер отражаются в его очках.
– На тебе хоть носки есть. А я уже чувствую, как воняют ноги. – Роуэн выразительно косится на свои «лабутены». – Кожаные туфли без носков – до такого даже испанская инквизиция не додумалась. У меня там настоящее потное болото.
Я прыскаю со смеху, и мы идем дальше.
Здесь собралось больше всего девочек. Перед нами простирается бесконечная красная дорожка, и фанатки с телефонами стоят по обе стороны, напирая на забор. Когда-то я мечтал о том, чтобы поговорить с каждой из них.
Листер кидается вперед очертя голову, сразу забирает влево и начинает тормозить на каждом шагу, чтобы сделать селфи с очередной поклонницей. Они хватают его за куртку и за руки. Он улыбается и двигается дальше. Телохранитель идет в паре шагов позади.
Роуэн ненавидит фанаток, ненавидит то, как они визжат, цепляются за него, рыдают и просят зафолловить в твиттере. Но он не хочет, чтобы они его ненавидели, – и потому тоже снисходит до селфи.
А я – нет. Больше нет. Я вообще к ним стараюсь не приближаться. Помахать и улыбнуться – это всегда пожалуйста. И я благодарен, искренне благодарен им за то, что они здесь, за то, что поддерживают и любят нас, но… Они меня пугают.