Неужели это правда? Известная на весь Берлин фирма Брандманна разрушена? Я всегда с таким удовольствием слушал по радио: «Бим, бам», — и следовала реклама напольных часов Брандманна на улице Мюнцштрассе. Как часто мы с дядюшкой проходили мимо их витрин, и как я был счастлив, видя в них красивые часы.
Непроизвольно дядюшка перешел на шепот: «Эмми, держите все это про себя, мы должны быть осторожны. Кто знает, что еще будет?» Мудрый мой дядюшка, я стольким обязан ему.
За десять лет до этого, в воскресенье, 18 марта 1928 года в Мальсдорфе, сонной деревушке на восточной окраине Берлина, я появился на свет. Я, Лотар Берфельде.
* * *
Берфельды — древний прусский дворянский род — впервые упоминается в хрониках в 1285 году. Тогда они основали деревню Берфельде, сегодня это Беерфельде, рядом с Фюрстенвальде. Много раз в течение столетий менялось написание нашей фамилии: от Берфельде через Беерфельде и Бэрфельде к Берфельдт и Беерфельдт. Но семейный герб — разделенный пополам щит, где на синем и серебряном фоне красовалось по звезде, — всегда оставался неизменным.
Наша ветвь пошла от неравного брака. Один из моих предков, офицер прусской армии, в середине восемнадцатого века женился на девушке-рыбачке, что в те времена чрезвычайно не приличествовало его званию. Мы, как «омраченное» дворянство, хотя и сохранили свой герб, но потеряли частицу «фон».
Потомки благородной ветви фон Беерфельдов, с которыми я связан многими родственными линиями, до 1907 года владели замком и поместьем Цухен под Цановом, что находится близ Кеслинга в Померании.
Главе этой семьи, Берте фон Беерфельде, матери девяти детей, пришлось хлебнуть горя. Ее муж, ротмистр Рудольф фон Беерфельде, служил в драгунском полку, во время маневров упал и был задавлен собственной лошадью. После пожара в 1905 году, падежа скота и неурожая в следующем году Берта фон Беерфельде решила продать имение, а вырученные деньги разделить между детьми. Покупатель, владелец мельницы из Цанова, привез деньги наличными, два с половиной миллиона золотых марок. Мать, все дети, а также покупатель и казначей расположились в бальном зале замка. Был приглашен лесничий, он держал наготове заряженную винтовку — на всякий случай.
Перед каждым из девяти детей, как и перед матерью, на столе выросла горка золотых марок, пересчитанных казначеем, по двести пятьдесят тысяч. После этого мать встала и сказала детям: «Будьте бережливы и преумножайте ваши деньги».
Один из сыновей, мой дядя Ханс Георг фон Беерфельде — капитан Александровского полка и прусский офицер — был поначалу пламенным националистом и с воодушевлением пошел за своим кайзером на Первую мировую войну. Смелый и до фанатизма правдолюбивый, через несколько лет он понял, что новые люди — «герой Танненберга» Гинденбург и фактически стоявший у кормила власти первый генерал-квартирмейстер Людендорф — взяли в свои руки управление этой войной, которая становилась все более безнадежной.
«На участке фронта, где и опытному солдату приходится трудно, нецелесообразно использовать школяров и студентов, прошедших лишь трехнедельную подготовку»… Кайзер холодно взглянул на моего дядю и скривил рот: кто это осмелился выступать с критикой на совещании руководства главного штаба?
После битвы у Лангемарка, где был перемолот цвет немецкой молодежи, — по сообщениям газет, с поля боя доносились ужасающие вопли, это погибающие мальчики взывали к мамам и папам, — капитан Беерфельде попросил аудиенции у своего высшего военачальника. Дежурный адъютант полковник граф фон Плюсков опасливо предупредил: «Его величество сегодня в дурном настроении. Я надеюсь, Вы не сообщите ему ничего неприятного». «Только правду», — ответил дядя многозначительно. Он получил разрешение войти. Его величество сидел за письменным столом с бронзовыми украшениями. Он распростер руки: «Мой милый Беерфельде, что привело Вас ко мне?»
Дядя совершенно не был склонен следовать формуле обращения с кайзером — Его величеству необходимо солнце — и выпалил: «Ваше величество, это не война больше, это убийство!» Кайзер побагровел, никто еще не отваживался сказать ему такое в лицо: «Беерфельде, как Вы, прусский офицер, смеете говорить это?» Но дядя не дал себя смутить. Перебранка между кайзером и капитаном стала настолько острой и громкой, что стоявший за дверью Плюсков побледнел как полотно.
Дядя сорвал с себя офицерские эполеты и бросил их Вильгельму II под ноги: «Я больше не офицер!» — «Это дезертирство», — задохнулся кайзер. Дядя молча повернулся и выбежал вон, с треском хлопнув дверью. Плюсков, обычно ему благоволивший, смотрел на дядю со смешанным чувством ужаса и сочувствия: «Теперь я должен арестовать Вас! Дезертирство означает трибунал и смертный приговор».