Осенью 1980 года мы в последний раз посетили Болгарию. Там в доме отдыха на Солнечном берегу Ким провел в постели все три недели. В первую ночь вообще не сомкнул глаз и просидел в подушках, так как лежа задыхался и беспрерывно кашлял.
На следующий день болгарские друзья привезли нас с Кимом в поликлинику, чтобы сделать ему рентгеновский снимок грудной клетки. Врач что-то долго объясняла скороговоркой по-болгарски, из чего мы не поняли ни слова. Я попросила ее сказать Киму в нужный момент всего два слова: сначала «вдох», потом «выдох». Она закивала, что все поняла (но, как оказалось, в обратной последовательности), и выкрикнула из-за перегородки:
— Выдох!
Ким стоял с поднятыми руками над головой, его брюки поползли вниз, и мне стало ясно, что он поступил правильно и, вопреки команде, сделал вдох.
У Кима обнаружили пневмонию, а также легочную и сердечную недостаточность. Тем не менее от больницы мы отказались и оставались в доме отдыха, где его усиленно лечили. Врачи приезжали каждый день, и Ким шутил:
— У меня не бронхит, а докторит.
Посещавший Кима кардиолог не мог поверить, что тот никогда не жаловался на сердце и не лечился. Среди других рекомендаций врач настоятельно советовал выпивать каждый день по рюмке виски, но Ким к тому времени потерял вкус к крепким напиткам и не последовал его совету.
По возвращении в Москву Ким быстро пришел в норму: домашняя обстановка всегда действовала на него благотворно. Но стоило мне порадоваться улучшению, как снова начиналось обострение.
Ким стал с трудом передвигаться, его мучила одышка. Еще совсем недавно я едва поспевала за ним на прогулках, а теперь он, пройдя несколько шагов, останавливался, чтобы перевести дух. Слово «врач» по-прежнему вызывало у него раздражение, несмотря на уважение к нашему доктору, весьма компетентному и внимательному. По иронии судьбы ее фамилия была Квак (по-английски значит знахарь, шарлатан), что Кима очень забавляло.
В поликлинику Кима приходилось тащить на аркане. Я прибегала к хитрости, уверяя, что, если он не придет, у врача будут неприятности, так как она обязана отчитываться перед начальством за своего больного (это в некоторой мере соответствовало действительности). И он соглашался ради меня или нашего доктора. Врач называла меня своей помощницей и полностью мне доверяла, и, когда я приходила за рецептами для Кима, только спрашивала: «Что выписать?» (В противоположность предыдущему врачу, даме приятной во всех отношениях, но панически боящейся медикаментов. Она советовала Киму, страдающему хронической бессонницей, вместо снотворного совершать вечерние прогулки и пить теплое молоко, от которого его тошнило.)
Когда в очередной раз я пришла за рецептами для Кима, врач меня ошеломила:
— Вы должны готовить себя к худшему. Он все еще жив только благодаря хорошему уходу и может прожить еще два, максимум три года.
Но как можно к этому подготовиться?!
Тогда я просидела в поликлинике несколько часов, чтобы взять себя в руки и вернуться домой как ни в чем не бывало.
(Мнение врача оказалось недалеко от истины: Ким прожил всего четыре года.)
Я выполняла все роли: и врача, и сестры, и сиделки. Когда в доме больной, невольно приобретаешь медицинские навыки. У меня был полный набор снадобий — от антибиотиков до различных трав и горчичников. Ким все безропотно принимал, лишь бы оставаться дома:
— Только не отправляй меня в госпиталь!
Тем не менее домашними средствами не удавалось справиться с сердечной и легочной недостаточностью, и Кима везут в Кремлевскую больницу, в Кунцево. Хотя ему обещали отдельную палату, там оказался больной, кашляющий и харкающий. К тому же на его тумбочке лежали яблоки, одного вида которых Ким не выносил. Другой палаты нам не предоставляют, и мы сидим в коридоре. Я ничего не могу добиться и звоню куратору, который говорит:
— Ждите.
Ким, как всегда, терпеливо молчит. Здесь никто не принимает решения без ведома директора, который отсутствует или прячется от назойливых посетителей. Лишь к концу дня я добираюсь до него, и он меня уверяет, что в больнице не существует отдельных палат. Чтобы это услышать, понадобилось несколько часов. Мы переходим в приемный покой и еще полтора часа ждем машину, чтобы уехать домой.