Через 20 лет история повторилась, только на этот раз действующие лица были другими. Я уже тогда развелась со своим первым мужем, и мне надо было попросить у него разрешение на выезд за границу нашей дочери Алины. Как меня колотило! Я вспоминала все подробности того разговора с отцом и понимала, что сейчас все повторится. И мне опять не дадут эту бумагу. А я буду просить, умолять, доказывать. Так и произошло. И повторялось раз за разом, я снова и снова приходила к Вениамину за злосчастной бумагой, он снова, чувствуя мою слабость и уязвимость, издевался надо мной, но, вдоволь покуражившись, разрешение все-таки подписывал. И эта моя дотошность спасла меня однажды. Через пять лет после того, как мы уехали с Алиной в Америку, Вениамин вдруг решил подать на меня в суд за то, что я ее туда незаконно вывезла, разлучив с ним. И оказалось, что я не зря просила документ на каждый ее выезд, не зря преодолевала свой детский страх и волнение, не зря унижалась. Предоставив суду кипу подписанных лично Вениамином разрешений на выезд, я доказала, что он блефует и что на самом деле Алину никто не крал, она выезжала в Америку с согласия папы.
Это был первый суд в моей жизни, как в американском кино. Страшный судья, запрещающий с ним разговаривать, и судьба моего ребенка, которого могут десантировать из страны. Тогда я думала, это был самый страшный суд. Но я ошибалась. Это было всего лишь начало.
Меня спас мой страх. Можно было бы просто подойти к Вениамину и попросить у него одно-единственное разрешение сразу на пять лет, но я на это так и не осмелилась. Я была в плену своих детских терзаний и подумала, что лучше не наглеть: вдруг такой срок его только больше разозлит? И каждый раз клянчила новую бумагу – на неделю, на две, на три. Одно разрешение Вениамин еще мог бы оспорить в суде, заявить, что я подделала его подпись или подкупила нотариуса. Но когда я предъявила судьям целую папку разрешений, дело было закрыто.
Знаете, я в какой-то момент даже рада была, что мы живем без папы. Иногда я оглядывалась вокруг, смотрела, как живут другие семьи, те, в которых папы имелись, и понимала, что завидовать там нечему. Наверху, над нами, жила семья: папа, мама и две девочки. В доме была превосходная слышимость, и каждый вечер мы вынуждены были прослушивать очередную порцию скандалов в исполнении этого семейства: сначала родители орали друг на друга, потом они хором орали на детей. По выходным действо становилось круглосуточным – делать больше было нечего. Девочкам доставалось больше всех, а особенно рьяно надрывался их отец. А под нами была семья, где ее глава был тираном и деспотом, и орал он один – и на свою жену, и на детей. Наслушавшись этих ежедневных криков, я как-то раз сказала: «Мама, а все-таки хорошо, что папы у нас нет. Никто на нас не орет».
Во взрослой жизни я получила от отца две весточки. Первая случилась, когда мне было 18 лет. На электронную почту пришло письмо. В нем говорилось, что моя мама очень плохая женщина, и в конце были выдвинуты требования: пусть она вернет кинокамеру, которую много лет назад украла у папы. Я ничего не поняла, долго размышляла, о какой кинокамере идет речь и почему это все адресовано мне. В конце концов, решила, что папа к этому письму никакого отношения не имеет и что, скорее всего, писал его кто-то другой. Через несколько лет, когда я была уже беременна, пришло второе письмо, на этот раз уже от папы. «Хотелось бы знать, когда у меня появится внук?» – говорилось в письме. И это все. После стольких лет, проведенных порознь. Ни слова больше.