- Аванс получу и непременно сменю! - сказала Маша.
- Будет нужна помощь - заходи сюда! - сказала Саша, показывая на дверь сбоку. - Да и не за помощью тоже заходи - мне приятно было с тобой познакомиться.
- Нам тоже, - подхватили остальные члены семьи.
- Взаимно! - сказала Маша, и все разошлись по квартирам.
С тех пор, по словам Маши, не было дня, чтобы она не встречала Берестовых, не заговаривала с ними, не ходила с девочками куда-нибудь гулять в выходные, если те были свободны... В гости Маша тоже захаживала, но не сильно часто, чтобы не надоесть. Зато, если это случалось, Наталья Владиславовна всегда угощала её чаем с пирогом, и они о чём-нибудь мило беседовали. Однажды Наталья Владиславовна зашла к Маше сама также, по-соседски, и, по словам Маши, была слегка удивлена, что она живёт в квартире одна; но, услышав Машино объяснение этому, извинилась и почему-то попросила забыть о своём вопросе, как будто бы она спросила что-то неприятное, и разговор сменил направление. Маша говорила, что это был первый раз, когда она устыдилась своего сиротства, и потому неделю не появлялась у Берестовых: не хотела, чтобы её там принимали из жалости. Однако, Слава Богу, никто с ней впредь об этом не заговаривал и относились вполне деликатно. Слушая весь этот рассказ, я невольно сперва в мыслях, а после вслух задалась вопросом: если семья была такой хорошей - то что же с ней сталось? Оказалось, что и мать, и отца Берестовых убил один из учеников Юрия Дмитриевича. Это случилось прошедшей зимой. Юрий Дмитриевич был человек хотя и добрый, но принципиальный, и, если он считал, что ученик заслужил двойку, он её ставил и ничто его не могло умолить. И вот эта его позиция так достала одного неуча, что он решил поквитаться с Юрием Дмитриевичем за очередную пару, зарезав его вечером в подъезде ножом, а Наталью Владиславовну убив как свидетеля. Когда его судили, он даже не плакал - напротив, был весел, чувствовал себя героем...
Маша с девчонками, по её словам, были просто чёрными от горя. Ей казалось, что она вместе с ними осиротела второй раз, так как Маша обоих их родителей любила и уважала, как своих. И только то, что они в это время были вместе, поддерживали друг друга по мере сил, и уберегло каждую из них от петли, да и вообще помогло пережить всё это.
Рассказ Маши меня и радовал, и вызывал сострадание и уважение: я сострадала и самой Маше, которая пережила в столь нежном возрасте такую грязную историю с мужем своей первой работодательницы, и девочкам, потерявшим родителей; у меня вызвало уважение, что никто из подруг не бросили другую в тяжёлую минуту и помогали, чем могли, а главное, сумели не сломаться; ну, и порадовало, что мир всё-таки не без добрых людей! Да примет Господь души убитых супругов Берестовых за всё хорошее, что они успели сделать другим.
7
За время нашего с Машей путешествия у нас с ней было немало разных ситуаций и разговоров. Вот ещё один момент, ещё один вечер, о котором я хочу вам рассказать. Он мне запомнился и тем, что мы с Машей нагулялись от души, и тем, что в этот вечер, если можно так сказать, решились наши судьбы. Не знаю, зачем, но мне даже дата запомнилась: 31-е июля 2015 года.
Когда вечером мы вернулись в номер с экскурсии по городу, Маша тут же грохнулась на кровать, поскольку ноги её уже не носили. Меня мои ноги, кстати, тоже почти не носили. Да уж, походили мы тогда на славу! Однако никто из нас не пожалел об этой прогулке, так как было правда интересно. Нам рассказывали об истории города, показывали самые красивые его места... Помню, нам с Машей тогда больше всего понравились центральная площадь с фонтаном и парк культуры. Вот уж и впрямь красота! Особенно фонтан нам понравился: посреди огромной чаши стоял распустившийся бутон тюльпана, и из него по разным сторонам стремилась вверх вода, которая, достигая конечной точки, падала на дно этой чаши. После этой экскурсии мы с Машей, когда не жарко было, заходили и в парк, и на площадь гулять. Ну, вернёмся в номер! Хоть мы обе устали в хлам, но всё же время было ужинать. По крайней мере, я есть хотела точно. Маша тоже была бы не прочь покушать, но она была так вымотана, что отказалась идти со мной в буфет, и я пошла одна. Однако, поужинав сама, я принесла ужин и Маше в номер.
- Тётя Таня, милая, да не стоило так беспокоиться! - сказала Маша, увидев меня с подносом.
- Стоило, Маша! - уверенно говорю я. - Я не могу допустить, чтобы у меня ребёнок был голодным. - Честно говоря, я даже не поняла, как у меня эта фраза появилась. Что поделать! Бывших мам не бывает.
- Спасибо, тётя Таня, - сказала Маша, улыбнувшись, после чего приступила трапезе.
Я улыбнулась и, пожелав приятного аппетита, пошла на свою кровать. Сижу там, пытаясь читать, а сама думаю: "Не обиделась бы девчонка. Я хотя и по простоте душевной её ребёнком назвала, без злого умысла, пошутила, проще говоря, но чего не может быть!". Покончив с ужином, Маша вымыла посуду и отнесла всё в буфет. Когда она вернулась, я сидела на кровати и листала каналы телевизора.
- Можно с вами посидеть, тётя Таня? - спросила Маша, и я сказала "да". Через некоторое время я краем глаза заметила на лице светлую, но вместе с тем печальную улыбку.
- Что случилось, Маша? - спросила я, отвернувшись от телевизора.
- Да я вспомнила ваши слова про ребёнка, - ответила Маша.
- Маша, да я это сдуру ляпнула, в шутку, если хотите! - сказала ей я. - Вы извините меня, пожалуйста!
- Ну, почему сдуру? - возразила Маша. - Если честно, я бы была и рада побыть для кого-нибудь этим ребёнком, чтобы обо мне заботились, дарили любовь и ласку... Чтобы я была кому-то нужна. - Тут она не выдержала и, закрыв глаза ладонями, заплакала. - И я была бы рада, если б у меня была такая мать, как вы, - продолжала Маша, немного погодя. - Мать, к которой я могла прийти в любое время за советом или добрым словом; мать, с которой бы я делилась и радостью, и грустью; мать, которой бы я отдала всю себя, которую бы обнимала, целовала и которой говорила: "Я тебя люблю".
На последних словах у Маши в голосе снова появилась плачущая дрожь. Признаться, и у меня от этих слов к горлу подкатил ком - и я не могла что-либо ей ответить. Я обняла Машу, и мы обе заплакали. Если с Машей всё понятно, то я заплакала главным образом оттого, что вновь услышала слова, которых мне очень сильно не хватало всё это время.
- А знаешь, я не против! - сказала я, немного придя в себя. - У тебя будет мать, моя девочка! Самая настоящая и родная! В конце концов, если честно, и я тебя люблю.
- Вы серьёзно? - спросила Маша, тоже слегка успокоившись и вытирая слёзы (она даже не заметила, что я перешла на "ты"!).
- Абсолютно! - уверенно сказала я. - И ничего, что ты меня пока будешь звать тётей Таней; привыкнешь - назовёшь мамой. Или сделаешь это тогда, когда сама захочешь.
- Спасибо, тётя Таня, - сказала Маша, улыбаясь. - А можно мне вас поцеловать? Просто так, потому что вы человек добрый.
- Можно! - сказала я уже тоже веселее. - Только одна маленькая просьба: давай попробуем быть на "ты"!
- Хорошо! - сказала Маша.
Мы вновь обнялись и Маша как-то осторожно поцеловала мою щёку. Я ответила ей тем же, после чего мы просто сидели в обнимку, забыв уже и про телевизор.
- Я обещаю тебе, тётя Таня, что буду любить тебя и стараться не обижать, - сказала Маша, спустя некоторое время. - Ну, а если что-то не будет получаться - прости меня!
- Я тоже тебе обещаю, что буду любить тебя и не обижать, - ответила я и улыбнулась. Маша улыбнулась тоже.
- Знаешь, тёть Тань, - сказала Маша, немного погодя. - Иногда, получая письма от моих однокашников, которым посчастливилось попасть в семью, где они мне писали, как у них всё хорошо и прекрасно, я думала: "Господи, ну, почему моя жизнь так по-дурацки сложилась, что у меня на этой земле нет ни одной родной души?". Да, я тоже ждала, когда и меня возьмут в семью, и до последнего в это верила... Но, увы. Да, было очень горько и обидно... Но, познакомившись с тобой, пообщавшись, узнав тебя немного и в итоге полюбив, как доброго человека, я подумала, что жизнь моя, может быть, правильно сложилась, что боженька специально не посылал мне родителей, дабы я сама нашла родную душу и привязалась к ней.