Однажды мама ушла на скотный двор (она работала дояркой). Я пришел из школы и застал Дарью спящей.
Ее поза поразила меня. Дарья спала по-особенному. Бабка Парашкева всегда лежала с открытым ртом, отец храпел, мама закрывала лицо. Дарья наслаждалась сном. Лицо и плечи ее были открыты. Известно, что красота плеч сохраняется у женщины дольше всего. А Дарье, насколько я могу сейчас представить, было тогда не больше сорока лет. И во сне она оставалась красивой. Ее грудь, резко очерченная тканью, то опускалась, то подымалась. Я подошел на цыпочках и долго смотрел, боясь пошевелиться. С юным трепетом рассматривал я Дарью как живописную картину — настолько она была хороша. «Боже мой, — думал я, — боже мой!»
Мама моя, которую я считал самой красивой в деревне, меркла перед этой женщиной. Мне было стыдно перед самим собой оттого, что я предаю маму, но был не в силах отогнать от себя наваждение.
Наконец Дарья почувствовала мое присутствие и испуганно вскочила.
— Ты че, Ефимушка? — спросила она, села на кровати и привлекла меня к себе.
Я смотрел на Дарью с обожанием и покорностью. Увидел блеск черных огромных глаз.
А Дарья говорила:
— Мне бы, Ефимка, такого сына, как ты. Мне бы, господи, ничего не надо было, кроме этакой радости да блаженства. Уж я бы тебя любила. И жил бы ты у меня как утренняя заря.
Она перебирала мои пальцы, целовала уши и гладила волосы, а сама шептала:
— Мне бы такого сына, такого бы родного да сладкого. Ужели я недостойна, господи?
Дарья положила мою голову себе на колени, мягко перебирала пальцами волосы, чуть заметно гладила их. Я млел от прикосновения к ней. Слушал ее слова. Ощущал упругость и тепло ее сильных ног. Мне захотелось провести рукой по ее густым и блестящим волосам, ниспадающим ко мне, потрогать грудь и погладить ноги, как это делают мужики. А она говорила:
— Дай, господи, ему смысла и разума, дай ему твердости и мужества, будь с ним всегда.
Я хотел ответить ей, еще не зная, что можно сказать, и почувствовал, как сжимается горло, а от корней волос по мне бежит холодок. Тело мое наполнилось радостью и торжеством, и я почувствовал, что падаю. Сначала я испугался, потом, как это бывает в сновидении, полетел, испытывая наслаждение и страх.
И в это время как сквозь туман услышал далекий голос Дарьи:
— Ефимушка, ты что? Что с тобой, Ефимушка, кровинка моя?
Сжав зубы, чтобы как-то протиснуться сквозь охватившее меня головокружение, я поднялся с колен Дарьи, сполз с кровати и уселся на пол, съежившись и закрыв лицо руками.
Дарья продолжала успокаивать меня:
— Ты что, дурачок? Ефимушка, что с тобой, окстись!
Мне отчего-то стыдно, и я молчу. Не могу же я сказать, что люблю ее, что весь мир перевернулся, что меня коснулась тайна мужчины и женщины, из-за чего они тянутся друг к другу и что всегда почему-то скрывают. Еще какое-то время сладкая дрожь сотрясала меня и нежность, накопившаяся в моем сердце, выходила наружу.
А Дарья сидела и улыбалась мне, будто ничего не произошло.
Наконец я сел за стол и долго смотрел, как она шьет, перегрызает нитку, встает, ходит, причесывается — ждал, когда повторится и снова захватит меня то, что я испытал. Когда за столом она нагнулась надо мной, чтобы вздуть лампу, и я почувствовал ее близость, сердце мое отчаянно забилось. Дарья погрозила мне пальцем.
Вечером она сказала маме:
— Ну, Серафимушка, я уже догостилась до того, что надоела вам.
Мама успокаивала ее:
— Ну кому ты мешаешь? Работай себе.
Я видел, как они с мамой переглядываются и исподтишка бросают на меня многозначительные взгляды.
Бабка Парашкева, видя особое отношение Дарьи ко мне, говорила ей:
— Че ты его тискаешь? Своих пора иметь.
Дарья обиженно молчала.
Бабка Парашкева говорила с мамой о Дарье:
— Вот ведь бессовестная, живет и живет. Уж и не знаю, будет ли конец.
Я в эти дни часто уходил на сеновал. Уткнусь в сено и шепчу:
— Господи, пускай она останется, хоть немного.
В мыслях своих я старался уговорить Дарью остаться, с нежностью смотрел на нее, тыкался в грудь головой, гордился собственной дерзостью. Сладкие мечтания делали меня смелым. Я думал: вот подойду к маме, когда она будет одна, и спрошу: «Мама, можно я женюсь на Дарье?» — «Дак ведь что, — ответит мама, — я не возражаю, было бы ее согласие».