Никто из нас не дочитал листаи бабочкой-премудрицей не стал,летающей на дальнем свете.Запутавшись в сиреневой ночи,
на соловьиный посвист – чьи вы, чьи? —привратничий что нам ответить?Что сами не свои, что нам не радлетейский сад за лучшей из оград,
что нам – круги на месте,что наша повесть победила нас,что GPS ослепнет и ГЛОНАСС —и пропадём без вести.
Третья ночь бьёт часы, но всё ту же картину
Третья ночь бьёт часы, но всё ту же картинукрутят в сонном твоём синема.Повториться боишься, не хочешь идти, нопо экрану бежит синева,и ты знаешь: барахтаясь в бархате кресел,ты утонешь в кино, и заце→←пишь интригу, и снова досмотришь до песен,до улыбки знакомой в конце,чтобы снова включить ускорение пульса,хоть развязка известна давно, —и на титрах в привычном пространстве проснуться,где не крутят такое кино.
А что наш сквер? Не наш и не был нашим
А что наш сквер? Не наш и не был нашим.Привиделось, блеснуло, разошлось.Проходят кроны шумом карандашнымблокноты облаков насквозь.
Возможно, по ту сторону эскизаполупрозрачный полуоборотдруг к другу разглядим. Беда, что снизумой глаз уже не разберëт
ни облаков, ни контуров за ними.Есть только сквер, оркестр духоты,мигрени пятилистные цветы,а нас здесь нет и не было в помине.
Плюс тридцать, Питер, очередь в Электросбыт
Плюс тридцать, Питер, очередь в Электросбыт,и мне в ней далеко до пионера,а боевой настрой упал под ноги – сбит,задет слезами кондиционера,который – холодок! – который – молоток! —не просто ветер гонит, а хреначит,чтоб страждущим достался воздуха глоток,и климат контролирует, и плачет.А я не контролирую ничто. Совсемничто – всё вон из рук скользит тщетами.И плачу редко. Разве что когда бассейнвнутри переполняется счетами.
Деревянный причал укрепляю ребром
Деревянный причал укрепляю ребром.Напервый взгляд, импровиз – это миф.Что по струнам ресничным бегут переборомсеребристые рыбицы ив,разгляжу я едва ли. Сквозь кожу и тяжесть,многослойной дремоты поталь,на придонную рябь восприятия ляжетля-минор, пять восьмых. Слепотаоглушит. И нигде не найдётся лекарства —наливаются чувства свинцом.Покидая на цыпочках сонное царство,над своим замираю лицом.
Перелистанные вывески
Перелистанные вывески,ветром сгорбленный народ.Алкоголики на Киевскомприближают новый год,чтоб заполнилось стерильноезапустение внутри,чтоб включилось светосильноезаводное попурри,но оно мигает издалис нескрываемой ленцой.На морозе клеммы выстыли,от воды горит лицо,и уже со слёз не слезем мы —вырос снег, хоть не окреп, —злой, незваный и болезненныйв облетевшем октябре.
Дно оконного колодца
Дно оконного колодцастелет проводов лоза.Пыль вагонная набьётсяв недоспавшие глаза.Станешь, физику ругая,кулаком глаза тереть,только оптика другаявместо старой будет впредь.В оркестровой яме взглядагрянет музыка частиц,будут, как «Полёт шмеля», наматрице глазной частить,и во пнях-конях, болотомкрепко взятых под уздцы,прочитаешь мимоходомзаболоцкие столбцы.
Под ложечкой – стремление к центону
Под ложечкой – стремление к центону.Что наша жизнь? Теснение цитат,замес перетекстованного теста,в итоге – вот такие пирогием с тем, что день грядущий мне готовит,и, чтобы укротить свой аппетит,смотрю светланой в мёртвое молчанье,в зеркальное молчанье говорю —и вижу в нём (растресканном, конечно)двоение, биение вещейи – вечное – магриттовский затылок.Зрачки увидеть – значит умереть.
Вылупилась бабочка лопаток
Вылупилась бабочка лопаток:кривовато правое крыло:виновата липкая поклажа,книжная, приставшая однаждык жилкам, – до сих пор не отлегло.Не летит над городом покатым.
Вымоталась. Да не в том же дело,что устала, сверзилась с листа,на котором буковкой висела.Дело в том, что оттиском успеластать – и не приобрела родствас небумажным небом, Божьим телом.
С городского потолка
С городского потолкасыплется побелка.Смотришь в даль: ай, глубока!А доходишь – мелко.То ли дело в копоти(белой, что забавно),то ли в том, что по путиты подрос, собака,выпал из корзин, картин —в зимнем небе зябко —и бредёшь себе один,позабыт хозяйкой.