Видишь – облако в форме яблокабоком стукнулось о закат?Не поспело… Ты помнишь Зяблика?Тихий Зяблик – и вдруг комбат!
Он же, помнишь, сидел за партоюсамой первой? Глаза в очкахудивлённые. Как он с картою?..Там же мелко. Да плюс впотьмах.
У него же отец в чеченскуюгде-то в Грозном… И мать одна —по потере кормильца пенсияда оклад. Да три пацана.
Мать сказала: он там с двадцатого.Не решался, потом решил.Фото видел его – бородатого,бриться некогда: фронт – не тыл…
Мать всё больше молчит и пальцамитишину, словно нить, сучит.С хлебом рюмка мерцает глянцево,луч косой, как плита, лежит.
…Орден Мужества. Карта Горловки.Зяблик-сын с огневых высотмаме яблоки в форме облакавечерами из Рая шлёт.
Поцелуями снег осыпает
Поцелуями снег осыпаеткружевную дорожку следов:твой двойник неторопко ступает,пропуская гудки поездов.
Он проходит знакомые двери,но не видит за ними домов.Если каждому дастся по вере —этот точно уйдёт без штанов.
Снег пытается выловить бреднемиз безвременья город большой.Время, кстати, смеётся последним —и смеётся всегда хорошо.
Твой двойник ставит ногу неслышнов войлок снега, как хан на ковёр.Он сказал – ты там третий и лишний,где метель ему строит шатёр.
Он сказал: «Я лопух и кулёма» —и добавил, сливаясь с зимой,что идти в направлении домане равно возвращаться домой.
На тебя льётся небо Китая
На тебя льётся небо Китая,крепдешином заткав горизонт.Промокая, но не покидая,опустив развороченный зонт,ты стоишь, как из бронзы литая,грозовой игнорируя фронт.
Ты смеёшься над ливнем, что княжит, —все князья получают ярлык.Тучи кто-то заставил бродяжить,мол, смывайте и шёпот, и крик;мол, молчание многое скажет —тишина украшает язык.
Метастазом огня прорастаетветка молнии в юго-восток —освещает тебя. Ты, взлетая,не взяла ни ушиб, ни ожог,и кометы на небе Китая —головастики у твоих ног…У твоих вечно мёрзнущих ног.
Шкаф открыл – и что выпало, то надел
Шкаф открыл – и что выпало, то надел.Мятый рванник в кармане – на опохмел.В храм зашёл – златопошлость и новодел,но какого-то лешего тянет.
За соседской халупой ЖК торчит,закрывает от солнца и портит вид.Наложением рук лечат суициду психолога в бывшей бане.
Мятый рванник ушёл на еду коту.Встретил женщину, славную, да не ту.Поднял голову – вишни стоят в цветуи поёт соловей на дубе.
Снова у аналоя ладонь в ладонь,шепчет – вот я весь твой, а её не тронь.И старушка-свечница, задув огонь,скажет певчему: пьёт – знать, любит.
Пятница
«Где двое вас – там Я меж вами», —так Он сказал ученикам.Под яблоневыми снегамине жги свечей по пустякам:светло без них. Конец подходитпосту – великому, как скорбь.Одет апрель не по погоде,но мы и не готовим торб
и не готовимся к застолью,не выпекаем куличи —с тобой в беззвучном богомольемы смотрим в небо и молчим.
И будет ночь. И будет Пасха.И мы без них,за них,для нихидём вдвоём, молясь, к Дамаску.И след в пустыне – от троих.
Прощание с родиной
Торчат, скалу раздваивая дерзко,корявые трахеи миндаля —закат ему макушку рядит в феску;гудит шамол, гранит в муку меля.
Пора идти. Упруга и спокойнамощь лошадиной шеи под рукой.Звучат карнаи жалобно, нестройно,нас провожая в путь – на перекрой.Присядем на дорожку? Пусть со скрипомс неё потом вставать, и зад в пыли……Мы встретимся потом, под старой липой,где ангелы хлопочут, как шмели.
Все поезда уходят в Самарканд
Все поезда уходят в Самарканд,все птицы улетают к Зеравшану,где из архитектурных доминантодни золотоносные барханы —
неверные, нестойкие, ничьи.Поёт мальчишка – ищет подаяний.Неслышный запах цвета алычис годами невозможней и обманней,
чем в детской оживавший гобелен.Гудки звучат далёко и надрывно,как будто умирающий оленьпрощается с надеждой. Смоет ливнем
мазутной лужи чёрную дыру,и нет уже ни лязганья, ни стука.Нет, я не умираю – отомруи отпаду, как шелуха от лука.