Лишь тепловозный дым, как фимиам,над беспризорной горечью платформыкурится ввысь. Теперь похож на храмвокзал и содержанием, и формой.
Все поезда уходят в Самарканд.Сам Бог не знает, есть ли этот город.А мальчика надломленный дискант,как чай вокзальный, холоден и горек.
Вот сыплет! Уж который день подряд
Вот сыплет! Уж который день подряд.Как будто под проверку минлегпромана небе поголовье туч дояткрылатые чины рай-исполкома.
Зима в России – больше, чем сезон,мартышкин труд, сизифова работа.Сугробы выше крыш – укрепрайонзапойных войск. Сквозь тишину икоталетит в командировку до Федота
и далее по списку – до меня.Как серафиму, мне бы рук три пары —под три лопаты. Я бы, не стоня,почёл снегоборьбу глотком нектара.
Пять месяцев в оковах холодовна стройке стен, которые истают, —Господь построил зиму из потов,за лето не сошедших с нашей стаи.
Но это всё теория, а днесьмы валовой продукт прессуем в стопки:небесной ваты собирая взвесь,за всю республику я план даю по хлопку
Помидоры вялятся на солнце
Помидоры вялятся на солнце —красные, как угли на ветруЭто согревающее сходствособрало божественное скотствона последнем яростном пиру
Вина только ставятся в бутыли,бродят – неходячие, как мы.Руки в ранней осени, как в мыле:не пришли дожди ещё, не смыли,не скурили влажные дымы.
Ранние седины жёлтых листьевтолько пробиваются на свет.Так шпана далёким резким свистомв трепет повергает не туристов,а живущих здесь десятки лет.
Разнотравье стало равнодушным,галки иноходят по жнивью,журавли гнусавят с неба: «Ску-ушно»,лапой кот приглаживает уши,рыбы начищают чешую.
Чем не гефсиманские сюжеты?Сад, засада, полночь, поцелуй.В факельно-оранжевом отсветевся природа варварски раздетана глазах иуд – зелёных туй.
Осень выворачивает мыслипрошвами наружу. Всем нутром.Что-то прохудилось, что-то скисло.А душа, как помидор, повисла —зрелая. Но ты её не тронь.
Серебряною нитью гладь вприкреп
Серебряною нитью гладь вприкрепкладёт метель на золотую опаль.Шумит Арбат – в своей гордыне слеп,как преданный мечу Константинополь.
Ты смотришь фильм в заснеженном окне —документальный, рвущийся, нечёткий:где ветер вышивает сюзане,скрепя его полотнища намёткой.
Резвится в небе стая бусых туч,за месяцем охотясь, как за зайцем.Когда меня изловишь ты – не мучь,задумаешь играть – не заиграйся.
Разбросан город-сад людей-камней,наполненный тревогой и надсадом,где ты не возвращаешься ко мне,где я сшиваюсь с серым снегопадом.
Простёгивает тоненький пунктирполотна глади через шаг неравный.Мой на живую нитку смётан мир.Ты дёргаешь её. Тебе забавно.
Недвижная река с обманчивыми мелями
Недвижная река с обманчивыми мелямивнутри себя таит от судорог ключи,и в плечи берегов врезаются бретелямибегущие от ржи упрямые ручьи.
С бегущими от лжи упрямыми мальчишкамиплывут вдоль берегов непрочные плоты.Зачем дарили им жюльверновские книжки мы?Зачем о Трое им рассказывала ты?
Плоты плывут на юг, поплёскивая изредка,и в сумерках их плеск не отличить на слухот прыгающих рыб, сбегающих от хищника.Нет дна и неба нет. И никаких заслуг.
А мальчики плывут – прозрачные, стеклянные, —и тают вдалеке. Но, говоря с женой,врач обо мне сказал: «Сознание сохранное».И что же, эта боль не выдумана мной?
Это сон. Это миг прободения язвы рассудка
Это сон. Это миг прободения язвы рассудка.Это Ева срывает с запретного древа инжир.Это мне – дураку – не смешна твоя глупая шутка.Это ты – навсегда безбилетный скупой пассажир.
Это мама и папа, а это жена и ребёнок.Это муж и отец. Это брошенный внуками дед.Это скачет неловко среди лошадей жеребёнок.Это смотрит старуха полку уходящему вслед.
Это он не пришёл, а она полюбила другого.Это он не дожил, а она не хотела дожить.Это спящий вагон покатился с пути запасного —это лучше не видеть. А это – и не ворошить.
Это новый рассвет старый город снежинками сбрызнет.Это боль в глубине. Это в доме вдовы неуют.Это – нет, не картина, а вывеска нашей – здесь – жизни.Просто вывеска на магазине, где нас продают.