– Айво всегда был безрассуден, – и закрыл глаза.
– Бруно всегда любил горы, – тихо сказал Айво. Мягкость, с которой он произнес имя брата, подействовала на Сальваторе как разряд тока.
Его глаза распахнулись от гнева.
– Именно это я и сказал! И посмотри, к чему все привело! Если бы он не лазил по этим чертовым горам, то никогда бы не встретил свою горшечницу!
Изрядное преувеличение, но Саманта действительно была за тысячу миль от безупречно ухоженных моделей и светских львиц, с которыми раньше встречался Бруно. «Любовь с первого взгляда», – сказал он.
Как будто у него не было выбора! Айво не верил в это ни тогда, ни сейчас.
Это оправдание для слабого человека – человека, которым Айво никогда не хотел быть. Выбор есть всегда. Но почему‑то уверенность, с которой он жил всю жизнь, сейчас прозвучала менее убедительно.
– Я говорил с адвокатами, но нарушить завещание невозможно.
– Значит, есть завещание… и что там написано? – поинтересовался Айво, хотя сейчас он мог думать только о Бруно и о том, что он его не предал. Брат все же сражался за него, хотя и безуспешно.
– Не имеет значения, – сказал Сальваторе.
Айво так не думал, но промолчал. Он размышлял о сыне Бруно. Он повернулся спиной к брату, но не мог повернуться спиной к племяннику!
– Они были молоды… молодые никогда не думают о смерти, а эта Хендерсон… ее сестра…
– А у нее есть имя?
– Какое‑то шотландское… Фиона… или нет, Флора, кажется.
– И она является законным опекуном ребенка?
Айво понял: ему приятно, что у Бруно есть сын, что какая‑то его часть продолжает существовать в нем. Возможно, со временем это станет утешением, когда боль утраты не будет такой острой, а чувство вины таким разъедающим. Сейчас ему нужно было сосредоточиться не на чувстве вины, а на ребенке, оставшемся без отца.
– Это просто смешно! – Сальваторе с такой силой опустил руку на столешницу, что та едва не сломалась. – Она… у нее… ничего нет! – выплюнул он с презрением.
– Если ты хочешь быть частью жизни этого ребенка, может, для начала стоит хотя бы запомнить ее имя? – заметил Айво.
– Я не хочу, чтобы она вошла в жизнь ребенка. Это ее семья виновата в том, что я потерял внука.
Весьма поверхностный взгляд, хотя и ему предлагали то же самое.
– Удивляюсь, как тебе удавалось обходиться без компромиссов? Почему не быть реалистом и не довольствоваться тем, что возможно?
Глаза Сальваторе презрительно сузились.
– Это и есть тот жизненный урок, который ты усвоил? Довольствоваться?! – фыркнул он. – Я сделал ей отличное предложение! Отличное! Она отказалась.
– Ты предложил купить ребенка? – О боже. – И ты удивлен, что женщина отказалась?
– Не буквально. Но я знаю почему. Сама она не может иметь детей, значит, будет цепляться за этого ребенка, – мрачно пробормотал Сальваторе. – Ее письмо… сентиментальная болтовня, приглашающая меня навестить его там… в этой халупе. Но я не хочу… не хочу, чтобы эта семья была в жизни моего внука! Они забрали у меня…
Голос Сальваторе задрожал, глаза остекленели и стали пустыми. От гнева или от горя? Или оттого, что кто‑то встал на его пути?
Что бы ни вызвало дрожь в его голосе, но это неожиданное свидетельство уязвимости заставило Айво вспомнить день, когда Сальваторе был силен. Когда он спас его от той комнаты и от безжизненно распростертого на полу отца, которого Айво по своей детской наивности пытался привести в чувство с помощью оставшихся в почти пустом флаконе таблеток, пробуя протолкнуть их сквозь его холодные губы, в надежде, что лекарство поможет.
Не понимая, что эти таблетки и были причиной его смерти.
Сейчас Сальваторе желал спасти ребенка Бруно так же, как он уберег тогда Айво. Голос крови был для него превыше всего.
«Кто ты такой, чтобы насмехаться? – спросил он себя. – Разве ты сам не хочешь просто успокоить свою вину?»
Айво пожал плечами. Ни одна из этих причин не была особенно благородной, но и Греко не славились благородством. Они были известны потому, что всегда получали то, чего хотели.
Айво замер, когда в его сознании вспыхнуло запоздалое озарение: он хотел вырастить этого ребенка, эту часть Бруно, которая осталась.
Он дал им обоим время прийти в себя, прежде чем сказать:
– Должен ли я спросить, есть ли эта информация в общем доступе или тебе удалось добраться до медицинской карты этой женщины?
Сальваторе неопределенно пожал плечами и грустно улыбнулся.
Айво не стал настаивать. Его не слишком беспокоили запреты, которые нарушал Сальваторе. Айво обладал гордостью итальянца за свою культуру, гордостью, которая, как он знал, была и у его брата, и мысль о том, что сын Бруно мог остаться без этой части своего наследия, рисовала перед его внутренним взором головокружительное количество запретов, которые он был способен преодолеть.