— Я с июля был там, Ир. На бахмутском направлении. А до июля ещё полгода, с января, работали под Кременной. Немного успел сделать. Всё закончилось для меня 3 октября.
— Ты успел всё, Андрей. Сколько мог. Спасибо тебе.
Победим. И будем жить. Долго-долго. И счастливо-счастливо.
Я подхожу к Володе и молчу, смотря ему в глаза. А он смотрит в ответ. Мы всё знаем друг про друга. Я здесь, потому что он был там. Ему вряд ли тридцать, скорее, меньше. И сейчас ему нужен обезбол. Вот прямо сейчас. Я держу руки у Володи на груди, в районе солнечного сплетения. От рук идёт тепло, как и из сердца. И мы снова смотрим друг на друга и молчим. А что тут скажешь?
Володя лежит у окна и смотрит, как люди ныряют в метро, а выныривают по ту сторону тоннелей в тепло, в любовь, в свои дома. У него есть свет в конце тоннеля. Однажды он тоже нырнёт — и вынырнет дома. Года через полтора.
— Когда ранило?
— Четвертого декабря.
— Где?
— Там, под Кременной. Недалеко от Красного Лимана.
— От окна дует?
— Сейчас почти нет. Вот в морозы да, дуло. Но я, видишь, от подоконника подушками забаррикадировался. И шапочка у меня есть. В шапке сплю, чтоб голова не мёрзла.
Володя натягивает шапку и улыбается, а я нет. Шапка — единственная одежда на Володе. Остальное — гипс и места ранений. Бедро той ноги, что ампутирована, в аппарате Илизарова.
— Здесь уйма ран было и ранок, тут аккуратней, Ир.
У второй ноги в аппарате Илизарова голень. Можно работать с коленом и бедром. Рука перевязана так, что видны четыре пальца. Перебинтованные, торчат в разные стороны. Мелкие осколки извлекали.
— Какой палец оторвало? — спрашиваю. — Мизинец?
— Безымянный.
— Жениться не сможешь теперь? — улыбаюсь я.
— Почему? — оживает Володя. — Это я могу! Смотри, это ж левая рука. А кольцо надо таскать на правой. Потому я жениться могу! Вылечусь — и женюсь. Но это… Надо раз и навсегда. Я ж развестись не смогу. Там же, когда разведёшься, надо носить на левой кольцо, да? А у меня безымянного пальца нет!
Жениться и чтоб навсегда — отличный план.
— Освоюсь, время пройдёт, и машину смогу водить, думаю. Правая нога у меня целая. Ну, почти. Я до СВО водителем был.
— Откуда сам?
— Из Воронежа.
— Дома родители?
— Папа.
Володя молчит. Улыбается, когда я трогаю колено. Морщится, когда кладу руки на живот. Ноги в спазме, живот в напряжении. Не дотронуться.
И снова улыбается, когда я трогаю колено.
— Пятку я не чувствую совсем. Эту, которая есть. Ту, которой нет, я чувствую. Фантомные боли. Дёргает её. А когда вот так держите руки на колене, мне легче.
Я держу руки на колене. Дыши, Володя, дыши.
— Ты кто был там?
— Старший стрелок.
Я прощупываю спазм под ключицей, Володя одобрительно кивает.
— Да, оно.
В ключицу упирался приклад, наверное. Очень похоже.
— Как твои ребята там?
— Никого не осталось от роты. Сто человек было — а теперь кто триста, по госпиталям валяется. Кто двести.
За окном шумит улица. Люди бегут с работы домой…
Приходит медсестра. Колет моему подопечному промедол. Он расслабляется. Мы ловим взгляд друг друга. И нет таких слов, чтоб сказать обо всём этом. Да что сказать? Я просто держу руки у Володи на груди. Раскачиваю грудную клетку, думаю о том, что от окна дует. Что Володя победит это всё. И что летом он будет ходить на костылях. А ещё раньше — ездить в коляске. Что вылетевшие во время ранения зубы вставят. Что всё заживёт.
— Раньше, когда спал, снились бои. Забывался — и дёргался сквозь сон, когда надо было стрелять. А сейчас не сплю ночами. Только если под утро забудусь от усталости.
Всё заживёт. Как шрам от гастростомы зажил. Раньше кормили через желудок. Как шрам от ИВЛ — едва виден теперь. Всё заживёт, Володь.
К нам подходит Юля.
— Как ты, Володька, сегодня? Получше? Так капризничал в прошлый раз. Есть не хотел. Ругался. У нас, девочек, чаще такое бывает. Но и у вас, мужчин, бывает. Как ты?
Он кивает нам обеим. Промедол начинает действовать и отпускает.
Мы победим. Вместе.
— Вчера беспилотники прилетели в Воронеж, — говорит Володя.
«Сегодня два беспилотника перехватили над Питером», — думаю я. Но молчу и молюсь про себя о том, чтобы победа была близка.
Мне пора идти.
— Мужики. Обещаю. С вами — в следующий раз, — говорю я парням — тем, кто смотрит на меня со всех коек.
По палате прошёлся вздох разочарования.
— Обещаю, мужики. Правда.
Я выхожу, а за спиной остаются воины моей России. И их ангелы-хранители. Святые, что помогают выжить там. А потом здесь стоят за спинами хирургов и страхуют их руки. И делают так, чтоб у шуруповертов хватало аккумулятора на монтаж всех аппаратов Илизарова. А потом приводят меня сюда, чтобы победить вместе.