Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.rulit.me
========== 1. Гефестион. ==========
Осень триста двадцать четвёртого года выдалась невероятно душной. Особенно безжалостной она была в Эктабанах. Шёл пюанепсион (октябрь) по греческому летоисчислению.
В те времена город представлял собой скопище людей разных национальностей - на узких улочках могли повстречаться бактриец и перс, египтянин и грек; сюда захаживали халдеи с рыжими бородами, неторопливо прохаживались кочевники — погонщики тощих верблюдов. От их длинных одежд всегда воняло едким потом животных. То там, то здесь, скрипели повозки, наполненные золотистым зерном из долины или скользкой морской рыбой, вылавливаемой во множестве на побережье. Город со множеством лиц жил шумной говорливой историей. В смешении наречий нередко доводилось слышать и слова с резким македонским акцентом. Совсем недавно вернулась армия Искандера, и каждый житель, так или иначе, оказывался причастен к великой истории, творящейся за стенами с синей облицовочной плиткой, за воротами яростной богини Иштар. По случаю возвращения войск из индийского похода были устроены грандиозные игры в честь греческого бога Диониса. Сотни искусных флейтистов, юношей, играющих на кифарах и цимбалах, воспевающих храбрость непобедимого царя; в наспех построенном театре риторы, изощрялись в прославлении его божественной воли. Благородные греческие лиры из влаголюбивых платанов соседствовали с простыми пастушьими свирелями из суховатого тростника. Преодолевшие длинный путь из Афин знаменитые гетеры перемешались с разбитными молодыми персиянками и ливийками из провинций. Шарлатаны и поэты, художники, предлагающие расписать тело замысловатыми узорами, воры, торговцы драгоценностями и рабами — всего было в избытке. Везде жизнь хлестала через край, переливалась словно перебродившее сусло молодого вина из дубового бочонка. И только в одной комнате огромного царского дворца царила тишина. Здесь, на расшитых золотом подушках, умирал человек. Заострившийся гордый профиль вздымался над персидским великолепием, тонкие ноздри ещё трепетали от дыхания, но глаза уже видели вечность. Удивительные для знойного востока, ярко-синие, несколько удлинённые, в обрамлении необычайно длинных слегка загнутых ресниц. Такие глаза по праву могли принадлежать прекраснейшей девушке на свете, но достались, по иронии богов, мужчине. Имя этого мужчины — Гефестион. В роскошной комнате властвовал тревожный полумрак. Из-за болезни хозяина все окна и проёмы были сокрыты плотными занавесями с вышитыми на них сценами охоты: много раз повторялся сюжет, изображающий величественного оленя и всадника на лошади, посылающего в животное стрелы — он проходил по окантовке драгоценной ткани. Колеблясь от лёгкого сквозняка потолочного опахала, изображение становилось немного реалистичным, и умирающий мог подолгу наблюдать, как золотой красавец бежал от охотника, но не мог спастись.
— Всё предопределено богами!
Горькое признание сорвалось с запёкшихся от жара губ, слабая усмешка скользнула по усталому лицу. С трудом приподнявшись, он нашёл на столике, стоящем рядом с кроватью, фиал, до половины наполненный вином. Раздумывая несколько минут, смотрел на его дно, а затем, приняв непростое решение, выпил до дна. В трагическом бессилии рука упала на царские златотканые одеяла; гремя, скатился на мраморный пол пустой золотой сосуд. Человек вздрогнул, в последний раз изогнулся всем телом и откинулся на высокие подушки.
— Кончено!
Гении смерти обступили исторгающуюся душу, протягивая руки словно женщины, присутствующие при родах, помогая ей навсегда покинуть тело, ставшее отныне чужим. В немом крике застыл полуоткрытый рот, длинные выгоревшие пряди разметались в последнем движении по подушками. И Гефестиона не стало. Он умер, уйдя из жизни в возрасте тридцати двух лет, в горьком одиночестве, как и жил все последние годы. Яд сделал своё дело: освободил смертельно уставшую душу македонца, и она без сожаления последовала за крылатыми гениями, не беспокоясь об оставляемых здесь, на земле.
И только звериный вопль ей вслед, вой от которого у обычного человека встали бы волосы дыбом, и сердце остановилось, крик раздираемого надвое ещё живого существа, заставил её содрогнуться и в последний раз оглянуться через плечо.
Это был ты, Александр, с лицом, измазанным в театральном гриме, в распашной персидской хламиде и без короны. Это был ты, там внизу, прижимающий к себе моё мёртвое тело, ты, стоя на коленях, кричал от разрывающей тебя боли. Ты впервые в жизни осознал собственное бессилие. Сейчас ты был не властен что-то изменить, вся твоя божественная мощь оказалась не в состоянии заставить даже затрепетать мои ресницы.
— Александр умер! — давясь языком, громко завопил ты.
И был прав, хотя… я не Александр, я Гефестион, сын Аминтора, внук Деметрия из Афин. Да, по происхождению я немного грек. Возможно, так и остался бы одним из тысяч собирателей оливок, если бы в своё время мой дед не поссорился с важным человеком и не был изгнан по ложному обвинению на самый край страны, в Македонию. Здесь он женился на скромной девушке, которая родила ему моего отца и ещё троих детей. Будучи тридцати лет от роду, отец переехал в Пеллу, уже отягощённый семьёй, с моими двумя старшими братьями и двумя сестрами, родившимися чуть позже. Я середнячок, третий ребенок, и потому мало кто обращал на меня внимание. Будучи всегда в тени старших, я рос на свободе, много общался с юными рабами, бывшими во множестве у нас в доме. Пока однажды отец не призвал меня.
— Гефестион, тебе выпала огромная честь! Наш царь, да благословят боги Филиппа, собирает свиту для Александра. Мальчики из самых знатных и богатых родов съезжаются в Миезу, рощу нимф, дабы почтить великого сына великого отца. Ты знаешь, я, хотя и недолго, но был гейтаром Филиппа. Наше знакомство было скорее поверхностным, но этот проницательный человек не забыл меня и сегодня утром прислал раба с приглашением одному из моих сыновей обучаться совместно с его сыном. Два твоих старших брата не подходят по возрасту, ты же ровесник царевича, всего на тройку месяцев младше, кому, как не тебе, прославить наш род, вернуть ему былые почести? Я велел собрать всё необходимое в дорогу, ты отправишься сегодня вечером, вместе с тобой поедут Литиций и Авемолех. Первый будет приглядывать за питанием и одеждой, второго ты можешь смело посылать с поручениями: он предан нашей семье. Я понимаю, там будет множество знатных мальчиков, и, возможно, к самому Александру тебе не удастся пробиться, но заклинаю тебя, сын, не упусти возможности, если она представится, будь достоин ухватить за краешек одежд богиню судьбы, и, кто знает, может, она вознесет тебя туда, где мы по праву должны находиться!
Я обещал, смущенный столь великой целью, и беспокоящийся только о том, чтобы выполнить наказ отца, спустился в гинекей к моей нежной матери. Она сидела на низкой скамье, неизменное веретено с тончайшей пряжей медленно поворачивалось в непослушных руках. Благородная Адрия страдала нечувствительностью пальцев, но прядение шерсти было традицией в домах Македонии, и оттого моя мать в окружении рабынь делала вид, будто бы занимается женским делом. На глазах матери блестели слезы, она была извещена о решении отца, потому без слов обняла меня, прижавшись лицом к груди.
— Да благословит тебя Асклепий.
По негласному преданию, мы происходили из рода божественного лекаря. Её поцелуй в лоб и тихое «поезжай» значили для меня даже более, нежели строгий приказ отца. Я пообещал быть благоразумным и не уронить честь семьи.
Я выполнил общение, данное матери.
Я умер от яда в день чествования неугомонного балагура и весельчака, в день вечно юного Диониса. Хмельной олимпиец в венке из пахучего укропа протянул мне сладкую чашу забвения, и я не отказался, как не отказался от своей чести — не предал, не умолял, но и не простил.
Ты помнишь нашу первую встречу?
Нам по тринадцать лет.
Школа встретила меня какой-то настороженной тишиной. Как потерянный, я бродил по широким аллеям среди разросшихся платанов, с замиранием сердца ждал встречи с великим учителем. Я искал Аристотеля, сжимая в потной руке письмо отца, а встретил тебя. Ты налетел на меня, когда вдруг вынырнул их кустов, спеша по только тебе известным делам. Ты сбил меня с ног, опрокинул на спину и упал вместе со мной. В первое мгновение наши лица столкнулись, и я ощутил твой запах — запах разгорячённого тела с легким ароматом весеннего жасмина. Ты посмотрел на меня огромными синими глазами, которые ни капельки не гармонировали с загорелым лицом и, не извинившись, выкрикнул, чтобы я никогда не вставал у тебя на пути.