— Я здесь по приказу моего царя Филиппа. Отвечайте, о благородная Адрия, где ваш сын Гефестион?
— Он уехал к отцу! Его нет в доме!
— Люди говорят, что видели, как он входил сюда, но никто не видел, как он вышел. Лошадь, на которой приехал Гефестион из Миезы, нашли на рынке: ваш раб пытался её продать!
— Я высеку негодяя за самоуправство!
— Хватит лгать! Я уполномочен обыскать ваш дом, дайте мне ключи от всех помещений!
Послышался звон упавшей на пол тяжелой связки.
Меланта, приложив палец к губам, повлекла меня в гинекем, там, усадив за прялку, сунула в руки веретено с шерстью.
— Сюда он не сунется!
Они плохо знали Пармениона. Тот сразу приметил следы пребывания человека в отдалённой кладовой. С требованием выдачи узника пристал к матери, грозя ей гневом Филиппа и Александра, но Адрия оставалась непреклонной.
— Моего сына здесь нет!
— Пусть приведут всех мужчин этого дома!
Изнывая от беспокойства, я изорвал всю пряжу, к злости за вынужденное заточение прибавился страх за мать. Ведь найди меня Парменион, и она бы не избежала гнева царя. Как бы я не хотел вырваться, участь убитой горем матери, страшившейся потерять ещё одного ребенка, мучила до ломоты в пальцах.
— Я имею разрешение вашего мужа войти в гинекем! -кричал в толпу охающих от возмущения служанок коренастый Парменион, ехавший в столицу за новобранцами и получивший к исполнению ещё одно деликатное дело. Ещё бы: не ему, умудрённому в битвах старому воину, уподобясь любопытному мальчишке, бродить по женским покоями, но приказа царя ослушаться он не мог. Войдя туда, где мог находиться только хозяин дома, и в редких случаях сыновья, Парменион окинул взглядом хлопочущих рабынь.
— Пусть подойдут ближе, я хочу видеть их лица!
Мать, до этого молчавшая, вдруг резко развернулась к нему.
— Вы желаете, чтобы скромные девушки распахнули перед вами, мужланами, плащи? Какое бесстыдство! Чем дом Аминтора заслужил подобное бесчестие?
Удивлённый отпором слабой женщины Парменион отступил, не зная как отвечать.
— Э-э-э, я бы только хотел…
— Вы хотели осквернить невинность моих дочерей?
— Нет… конечно, нет… я… ухожу.
Задержавшись в дверях, Парменион выкрикнул:
— Труба играет сбор, о юный Ахиллес!
И я знал, что делать! Как только лошади Пармениона скрылись, уже никто не мог меня задержать. Вырвавшись из объятий плачущей матери, я вскочил на первого попавшегося коня, коих всегда во множестве было в нашем дворе, ударяя пятками упругие бока, бешеным галопом поскакал прочь от дома. Оглянувшись в последний раз, увидел в окне мать. Она рыдала, горестно заламывая руки, что-то крича мне вслед. Благословение или проклятия? Не знаю, больше я с ней не виделся.
Полное безумие отправляться в далёкое путешествие без средств и запасов да ещё и в женском хитоне! Хотя, в первые мгновения побега, эти мелочи меня не занимали. Я наконец был свободен и единственное о чём думал: как буду оправдываться перед тобой за вынужденное дезертирство. Ночевать пришлось на земле, привязав повод лошади к запястью. Только на пару часов смыкал глаз, изматывая и себя, и её в гонке за попранной честью. В одной деревне, к несчастью, оказавшейся на пути македонского войска и, как следствие, полностью разорённой Филиппом, меня остановила толпа взбудораженных жителей. Все кричали и размахивали самодельными пиками. Из их сбивчивой речи я понял, что меня ошибочно приняли за посла Персии. Оказывается, обиженные гейтарами Филиппа жители просили одного из сатрапов отомстить и вернуть им хотя бы часть украденного македонцами имущества, естественно, пообещав при этом солидную взятку. Разглядев свою ошибку, жители уже хотели отпустить, как вдруг одна из женщин, орущая громче всех, ткнула меня в грудь пальцем.
— Она подойдёт!
Ничего непонимающего меня силой стащили с коня, и сразу несколько мужчин, перехватив за руки и талию, потянули к высокому дому, как я понял позже, к жилищу местного управителя. Здесь я попал в комнату, где уже находились две плачущие девушки, судя по одеждам, медонки. Увидев меня, они на миг замолчали, видимо, решая, насколько опасен новый сосед, а после, снова принялись синхронно всхлипывать. Из их причитаний я узнал, что мы предназначены пополнить гарем того самого сатрапа, который пообещал разобраться с македонским отрядом фуражиров. Женское одеяние сбило сельчан с толку и те, обрадованные возможностью выполнить пожелание перса, запихали меня в комнату к девушкам. На окнах здесь были столь необычные для греческих поселений решётки да и из мебели — только каменные скамьи. К огромному стыду, борода, столь лестная для юношей моих лет, у меня напрочь отсутствовала. Уже и Кассандр мог похвалиться первым пушком на лице, критянин Неарх щеголял угольно-чёрной порослью щёк, даже у тебя вылезли редкие светлые волосики на подбородке, и только я каждый день безрезультатно ощупывал гладкость нижней челюсти, служа предметом тайных насмешек. Старуха принесла немного поесть, но не успели мы прикончить кислый овечий сыр и похлёбку из плодов рожкового дерева, как вошёл пожилой перс. Девчонки, бросив еду, вновь заголосили, ударяя себя бедрами. А тот, даже не взглянув на них, направился сразу в мою сторону. Смуглые пальцы крепко взяли за плечо, разворачивая к себе. Я ударил его коленом в живот, не потому, что хотел, это вышло как-то само собой. Перс, не ожидавший подобных действий от пленницы, тяжело осел назад. Тогда, выхватив у него из-за пояса короткий нож, я выскочил на улицу и чуть не упал, врезавшись в толпу чужеземцев. В ней преобладали люди в остроконечных матерчатых колпаках и халатах с узорчатыми поясами.
Персы!
В отчаянье я приставил нож к шее, желая умереть от собственной руки, но мне не дали. Опытный воин так ловко выбил у меня оружие и скрутил за спиной руки верёвкой из бычьих сухожилий, что я даже вскрикнуть не успел.
— Клянусь Ваалом, горячая кобылица! — закричал перс на своём языке и вдруг нащупал то, чего совсем не ожидал.
Воин ошарашенно округлил глаза, при всех задрал мой хитон, проникая рукой под ткань. Я выкрикнул грязное македонское ругательство, когда его пальцы коснулись заветных мест.
— Вот дела! — и в его голосе не было слышно ни злости, ни разочарования. — А это оказывается жеребчик!
И захохотал! В прорези редких зубов брызнула густая слюна, которая попала на меня. Взвыв от отвращения, я принялся отбиваться, желая только одного, чтобы меня наконец прикончили. Чем вызвал ещё больший взрыв веселья.
— Лягается, видать, ещё не объезженный!
Пока перс занимался мной, из дома вывели других пленниц. Те уже успокоились и покорно залезли в повозку, предназначенную для подобных целей. Мне же указали на рыжую кобылу, принуждая сесть в широкое седло. Будь развязаны руки, возможно, я бы попытался сбежать, но, буквально через мгновение, кривозубый перс взлетел в седло позади меня. Крепко держа за талию, тронул кобылицу с места.
Я решил не просить пощады, ведь ты учил меня не унижаться, готовясь в смерти мысленно прощался с деревьями и горами мимо которых мы проезжали, думал о матери и её проклятии, о брате, о том, что он останется единственным продолжателем рода, да много о чем я тогда раздумывал, стараясь достойно встретить свой конец. Мы въехали в небольшой городок, названия которого я не знаю до сих пор. На постоялом дворе нам преподнесли немного вина, думаю туда было что-то подмешано, потому что вскорости у меня закружилась голова и потянуло в сон. Боясь утратить контроль над телом, я принялся шагать из угла в угол, стараясь не сдаваться накатывающим дремотным волнам. Видимо за мной тайно наблюдали и через некоторое время появился уже знакомый пожилой перс с грязным евнухом, последний, заинтересованно оглядел меня. Перс приказал пить еще, я отказался. Сжав зубы, не проглотил ни капли.
— Упрямый осёл, — ругался раздосадованный тюремщик, — тебе же хуже. Хочешь, чтобы тебя, как барана, резали по живому?
Смысл его слов дошёл не сразу, а когда я понял, к какой участи приготовлен, то завопил от горя, как те несчастные девушки. Быть искалеченным ради забавы какого-то персидского сатрапа! Готовый к смерти, я больше всего боялся позора! Нечего удивляться, что я запаниковал и стал искать способ избежать оскопления, не придумав ничего лучше, решил перегрызть себе запястья. Как только перс с евнухом ушли, немедленно приступил к выполнению задуманного, знал, что у меня слишком мало времени и потому, мысленно воззвав к Асклепию, чтобы тот дал мне решимости довести задуманное до конца, вцепился зубами в руку.