И принимал.
Не было раба, который бы не сплетничал за моей спиной, не было служанки, которая бы не начала свой день с разговора о звуках из моей спальни. Все почему-то решили, что мы с тобой стали любовниками уже через год. Конечно, это не так. Нет, я не хочу сказать, будто мы были не готовы к такому решению, скорее, мы слишком ценили дружбу, боясь, что после секса она перерастёт в нечто большее или, наоборот, исчезнет совсем. Тогда нам хватало дружеских объятий, лёгких невинных поцелуев в щёчку, взглядов. О боги, как я смущался твоих прямых, говорящих без слов, взглядов! Мы носились на перегонки по горным дорожкам, и ты всегда меня обгонял, хотя и был коротконог, ты просто не мог проиграть. Я видел, как ты выкладывался, и твоя воля к победе была лучшим стимулом. И в учёбе ты обгонял меня, твой ум, память… впрочем, я уже говорил об этом. В холодные ночи, пытаясь согреться под одним лёгким одеялом, я думал о тебе, ровно до тех пор, пока однажды ты не лёг рядом и не сжал меня в объятьях. С тех пор я не знаю, как это — мёрзнуть, даже в горах, когда наши воины гибли от ледяных ветров, а мы носили меховые плащи и шапки, я был согрет теплом, которое ты подарил мне в детстве. Много воды утекло с тех пор, но время, проведённое в Миезе, для меня осталось самым нежным воспоминанием. Возможно, если бы не годы с тобой в школе, я бы никогда не стал настоящим Гефестионом. Не смог бы, не вынес. Не вытерпел. Ты создал меня, Александр, высек из крепчайшего гранита, как того сфинкса, которого приказал изготовить, придав ему мои черты и которому обязал поклоняться всех египтян ещё при моей жизни.
Три года… Много это или мало?
Это целая эпоха, наша эпоха!
========== 2 Аристотель. ==========
Три года невинных отношений. Может это и был залог нашей связи, связи не столько тел, сколько душ. Конечно, я пошёл бы против истины, если бы сказал, что мысли о прикосновениях совсем не занимали нас. Ночами, крепко прижавшись друг к другу, мы на ухо поверяли свои самые сокровенные тайны и одновременно ласкали молодую возбуждённую плоть. Нам хватало ночных полудетских игр, после которых мы безмятежно засыпали как два нашалившихся щенка, чтобы завтра, вскочив поутру, бежать во дворик Ареса, где нас ждал суровый Аникетос — наш учитель воинских наук. Ты помнишь Дионисии? Нет, не великие Дионисии, устраиваемые в Афинах с пением хоров и несением статуи божественного покровителя. Наши. Малые. Сельские. Помнишь, как весело мы отмечали праздник последней лозы? Аристотель собирал нас заранее в самом большом зале Миезы, в том, что насчитывал сорок торжественных мраморных колонн и фрески, изображавшие битву при Марафоне, серьезно объяснял правила и по ходу распределял роли. Обычно, мы, напялив на голые тела козлиные шкуры, от души скакали и бодались, как самые настоящие сатиры, он же наблюдал за нами, сидя на низеньком ослике, изображая Селена — многомудрого советника Диониса. Балуясь и кривляясь, мы забрасывали друг друга виноградными гроздьями, обвивали торсы гирляндами из листьев и цветов, плясали какие-то дикие смешные танцы, предвкушая, как по окончании праздника будем пить молодое вино, разбавленное холодной водой из источника нимфы Деи. В нашем возрасте вполне прилично было употреблять хмельной напиток, но Аристотель запрещал, назидательно сообщая, дескать, он туманит рассудок и наши неокрепшие души могут быть порабощены телами. К завтраку подавали настоянное на льду козье молоко. Всё остальное время мы пили только воду.
— Кассандр, Неарх и Птолемей, как самые выносливые, понесут меха и будут наливать всем желающим столько вина, сколько они попросят. Никанор и Филота, сыновья Пармениона, пойдут по двум сторонам колесницы Диониса, в песнях прославляя его дары, Лаомедон и Эригий бьют в барабаны. Гаспал играет на свирели, Гектор, Феофраст и Каллисфен смешаются с менадами в виде слуг Пана.
— А кто будет изображать Пана? Опять Кальяс?
— Ему и маски не надо, настолько уродлив!
— А Ариадну? Кому из девушек доверят её роль? Вот было бы здорово, если бы Дорсия согласилась, ух я бы тогда сплясал для неё ночной танец.
Все одновременно кричали в предвкушении веселых шествий, и только мы с тобой, Александр, не участвовали в дискуссии. В данный момент, спрятавшись за колонной, мы тайком ласкались, не обращая внимания на шум в зале. И так всё было понятно. Мистерия повторялась из года в год без существенных отклонений в сценарии. Вот сейчас Аристотель назовёт нам имя самого прекрасного юноши, того, кто будет изображать Диониса, потом разорётся на нас за непочтительность, мы получим десять розог по неучтивым задницам, и все разойдутся, страшно довольные заслуженным наказанием первой школьной парочки. Так было год назад и два. Меня вообще не занимали выборы божественного заместителя, потому что рядом уже сидело истинное богоподобное существо и властно требовало ласк, которые я ему дарил без оглядки на стыд.
— Гефестион!
Окрик Аристотеля заставил прерваться и смущённо выглянуть из-за колонны.
— Молодой человек, похоже вы нашли занятие более достойное, нежели чествование нашего покровителя, светозарного Диониса? Объяснитесь юноша, почему ваши волосы в беспорядке, а одежда смята, вы были в конюшне и не успели переодеться?
— Учитель, — не зная, как выкрутиться, я запаниковал и ляпнул первое, что пришло в голову, — простите, кажется я задремал…
— Ага, — как всегда встрял Филота, который не мог ровно дышать, не сказав очередную гадость, — мы все слышали, как кое-кто похрапывал, при этом шепча: «Ах, Александр, ах, не лезь туда, ой как стыдно!»
— Они видели один сон на двоих!
Поддержал его брат Никанор, тоже порядочный скотина.
— Не тебе осуждать нас, грязный ублюдок! А кто вчера бегал в нижнее селение к Психее? Скажешь, этого не было? — беззлобно ругнулся ты, быстро оправляя на мне задравшийся край хитона.
— Прекратите перебранку, раскричались, как галчата, — повелительно остановил было начинавшуюся свару Аристотель. Он обернулся ко мне, и в его взгляде я прочёл лёгкое осуждение.
— Простите, мы увлеклись.
— Наши увлечения — есть следствие наших слабостей, ничего, если они проявляются в невинных шалостях, но бойтесь, когда они станут приоритетом поведения, тогда мы обезумеем и будем жалости подобны. Помните, юноши, достойный человек всегда стоит выше собственных желаний, смиряет амбиции ради общего блага…
— Ну всё, завел внеочередную лекцию, — вздохнул Неарх — самый немногословный и серьёзный ученик из нас. Откинувшись назад, он прислонился к стене и закрыл глаза, как всегда делал на уроках философии.
Филота же, довольный небольшим развлечением, немного попихался с Протеем, твоим молочным братом, локтями, поймал царственный недовольный взгляд и скорчил в нашу сторону уморительную рожицу. Ты беззлобно расхохотался. Я не понимал уже тогда, почему ты так легко прощал тех, кто нанёс тебе личное оскорбление, возможно, ты считал низменным чувство обиды, недостойным твоего будущего величия.
Аристотель, немного угомонив нас, наконец озвучил главную новость.
— А Дионисом в этом году у нас будет Гефестион.
Вот тут уже все посмотрели на меня, я растерялся и, озираясь, отступил назад в тень, спиной почувствовав твою твёрдую руку. Ты подставил ладонь, словно крепчайший щит, и шепнул на ухо.
— Поздравляю.
— Ты действительно этого хочешь?
— Я? Да!
На следующий день, специально приглашённые из храма женщины вымыли меня в ванне с хвойным настоем, натёрли оливковым маслом и нанесли ритуальные рисунки на руки и живот. Сажей, соскоблённой с печной трубы, подвели глаза, а губы накрасили кармином, да так, что я стал похож на гетеру. Из одежды на мне была только набедренная повязка из старой шкуры леопарда. На голову возложили свёрнутый в несколько оборотов плющ. Одна из женщин принесла новенький тирс из стебля гигантского фенхеля, увенчанный крупной шишкой пинии. Все приготовления велись в строжайшей тишине, считалось, что голоса участники должны поберечь для продолжительной мистерии, длящейся до позднего вечера. У входа стояла колесница с впряженными в неё двумя леопардами. Несчастные звери, из года в год выпускаемые на волю только во время процессии, трусливо поджимали хвосты и огрызались на стоящих рядом дрессировщиков. Сбоку, в загонщике, ревели ослы. Чувствуя близость хищников, домашние любимцы пряли ушами, стараясь забиться в самый дальний угол. Принесли несколько корзин золотистого винограда, в изобилии растущего в окрестностях. Сложив ношу в корзины, рабы поклонились мне, словно я уже был Дионисом. Беспокоясь, я запоздало кивнул им, высылая прочь и вовремя, потому что в окне давильни, приспособленной под временное обитание участников процессии, мелькнул ты, желавший увидеть друга в образе бога. Наверное, я произвёл сильное впечатление, ты застыл, пожирая меня глазами, отступил и вдруг поклонился почти так же, как рабы.