После периода невнятных, неопределенных и ни к чему не обязывавших отношений с Макаром, которые Глеб позволил себе, он снова вернулся к попытке вести себя благоразумно. Его даже совесть помучила, что он так легко воспользовался собственным положением и легкомыслием Макара; но на младой возраст последнего скидку стоило делать крайне осмотрительно, а на недостаток жизненного опыта тем более – голова у Макара на плечах все-таки была, и Глеб подозревал, что парень пользовался ей по назначению куда чаще, чем можно было бы думать и чем сам Макар позволял заподозрить. И вообще этот период, когда они не только сосуществовали с соблюдением весьма условных ролей нанимателя и наемного работника, но еще и сожительствовали, был странным. Ни со стороны Глеба, ни со стороны Макара не было привнесено чувств, эмоций, достойных полновесного и насыщенного романа; при этом за простую бессмысленную и легковесную интрижку это их сожительство тоже сойти не могло: Глеб не желал принять этого, потому что для легкомысленного перепиха их сожительство было слишком регламентированным, и в нем достаточно было черт, которые и позволяли ему с оптимизмом оценивать его как стабильное и достаточно перспективное.
Глеб с легким недоумением оглядывался назад и признавал, что как и глубоководная рыба, привыкшая к огромному давлению, холоду и темноте, оказывается совершенно неспособной существовать в теплых и легких прибрежных водах, да еще и под солнцем, он, бумажный червь, все время погруженный в документы, оказался неготовым к тому, как изменилось отношение к нему людей. Казалось бы: незаметный юрисконсульт, существовавший на задворках общественной жизни и бывший если и не изгоем, то чем-то близким к тому, оказывается сначала личным помощником, через которого проходят все бумаги, направляемые Тополеву, а затем и заправляет всей юридической службой не самой маленькой компании. И как Глеб оказался сначала объектом пристальных, но редких взглядов, а потом пристального и постоянного изучения, он сам не осознал. Вот только что вселялся в новый кабинет, привыкая подниматься на последние этажи и перемещаясь по коридорам, в которых его по-прежнему не замечали, а вот к нему обращаются по имени отчеству все, даже те, кого он видел в первый раз. Глеб упорно цеплялся за свою неприметность, в которую, как выяснилось, верил только он; а помимо этого, он познакомился с Денисом, потерял его – и все это на фоне своего настойчивого заблуждения, что его не замечают. И сколько бы времени Глеб недооценивал свою значимость, если бы не повышенное любопытство Тополева и Генки, сколько времени он существовал бы в своей башне из слоновой кости, пестуя личную трагедию, неизвестно. Оказаться открытым всем ветрам и непогодам было больно, и было здорово ощущать себя живым.
Траур, к которому Глеб приучил себя и в котором находил куда большее, чем он хотел, разрушительное удовольствие, истончился под воздействием любопытного носа и общей настырности Макара. Глеб даже оказался в состоянии называть себе самому имя Дениса и говорить о нем с другими. Хотя бы за это стоило быть благодарным Макару. Единственным, что вызывало недовольство у Глеба, которое было направлено в первую очередь на себя самого, оставалось то попустительство, с которым он принял смену парадигмы их отношений и полное отсутствие попыток как-то их утвердить. Для него самого было важным знать, что у обеих сторон есть права и обязанности, принятые на себя добровольно, которым следуют, пусть это и непросто. Глеб принял это по умолчанию, совершенно проигнорировав, что Макар и по типу личности непохож на него, и по жизненному опыту и по ожиданиям, которые приводили его к Глебу. Он, прошедший через серьезную, очень основательную связь, в которой временами полностью растворялся, и не особо преуспевший в простых, легкомысленных контактах с прохожими, оказался для Макара чем-то вроде якоря, вроде родителя, учителя и старшего товарища, привлекая его и своей глубиной и загадочностью, своим постоянством, которого Макару, похоже, очень не хватало. И по здравом размышлении Глеб не удивлялся тому, что Макар оказался в его постели, затем выкинутым из нее, а потом и до сих пор не оставлявшим надежды в нее вернуться. Это для Глеба секс был логичным, полноценным, но все-таки не самым главным атрибутом постоянной и по возможности длительной связи. Для Макара это была обычная физиологическая реакция. Не вылез он, с точки зрения психологии, из того возраста, когда разные действия и состояния воспринимаются разрозненно, и человек пока еще не в силах обработать их в цельную картину с многочисленными связями и подчинениями; у него хватало реакций, которые еще раз свидетельствовали о затянувшейся пубертатности. С другой стороны, он и не обещал стать человеком, способным на абсолютную верность; хорошо хоть, что у Макара появились мозги не бравировать этим. Глеб, не первый день думавший над этим, признавался себе, что ему нравилось общество Макара, его неуемность и жизнелюбие. И Глеб был бы не против снова отдавать часть своей жизни Макару, но.
Это «но» было очень сложно формулировать. С одной стороны, Глеб уже озвучивал это. С другой – с другой, он не был уверен, насколько искренне он готов принять Макара со всеми достоинствами и недостатками. Одно было Глебу ясно: решение Макара снова начать все должно быть осознанным и добровольным и по возможности быть его личной инициативой, чтобы он и только он был за него ответственным. Можно было бы выдавить из него признание никогда и ни за что не ходить на сторону, но едва ли Макар окажется в состоянии следовать ему стопроцентно. И Глеб не был уверен, что для него самого безупречная верность молодого, здорового и порывистого парня представлялась как что-то совершенно необходимое и настолько возможное. Впрочем, все это софистика, вопрос оставался в том, что думает об этом сам объект размышлений Глеба.
Телефонный звонок, от неожиданной трели которого Глеб вздрогнул, был воспринят им с благодарностью – такая возможность оставить в стороне все эти мудрствования. Номер удивил его еще больше.
- Здравствуйте, Глеб Сергеевич, - официально начал Андрей. – Тут такое дело, Макар внизу. Вы не могли бы спуститься?
- Добрый вечер, - Глеб прозвучал ровно, но холодные щупальца опасений мгновенно обвили сердце и начали его сжимать в тон пульсу и пока неопасно. – Что-то случилось?
- Да вроде ничего особенного, - тут же отозвался Андрей, и Глеб подумал, что для такой небрежной фразы и «вроде» лишнее, и поспешность и излишне веселый тон. – Он в порядке, но тут наверное ваш совет нужен.
- Хорошо, сейчас буду.
Время спуска в лифте показалось Глебу вечностью, в течение которой он усердно тренировался сдерживать воображение – оно у него оказалось на редкость буйным. Людей в форме не наблюдалось, холл выглядел вполне мирным. Глеб подошел к служебному помещению и, постучав в приоткрытую дверь, вошел.
- Ну вот, - раздался недовольный голос Макара. Глеб поздоровался с Андреем кратким кивком и повернулся к нему. Макар сидел на стуле, нахохлившись, виновато смотрел на него и был жив и почти здоров. Куртка была испачкана, нос распух, на правой стороне лица ссадины, которые были уже обработаны, у глаза Макар держал аккумулятор холода, а ноги в своих дурацких кедах и джинсах, заляпанных грязью, пытался спрятать под стулом.
- День студента прошел успешно? – легкомысленно поинтересовался Глеб, стараясь улыбнуться как можно ласковее. С Макаром все было в порядке в тех пределах, которые допускала обцарапанная физиономия, а с остальным разберутся.
- Да они в самых дерзких мечтах ко Дню студента только гоп-стопом этих самых причастны! – возмутился Макар, но без особого энтузиазма, вытянул шею, сверкнул незаплывшим глазом и снова сник.
- Я предложил вызвать полицию, - обреченно сказал Андрей. – Но Макар говорит, что это было за несколько кварталов отсюда и зачем лишние телодвижения.
- Я в порядке! – тут же вскинулся Макар. – Я сам дурак, что там пошел, дворами, и фик разглядел, что там за люди. Надо было сворачивать и тикать дальше, чем вижу, а я их не увидел и напролом пошел.