Те простые женщины, наверное, умеют к каждому отнестись по-матерински, утолить жажду ласки, внимания и вызвать к себе ответные добрые чувства. Но разве нам, образованным, это не нужно? Нужно, и еще как!
С одной стороны, каждый из нас все больше жаждет самого избирательного личностного внимания, и эта потребность будет расти, потому что мы делаемся сложнее, развитее, а значит, чувствительнее, ранимее. А с другой стороны, мы, погруженные в пучину бесконечных (разумеется, важных и неотложных!) дел, сами все больше теряем способность удовлетворять эту потребность: наше общение становится суше, стандартнее, примитивнее, нам не до тонкостей!
А рядом с нами растут дети. И для них наши семейные отношения – школа общения, уроками которой они волей-неволей будут руководствоваться всю жизнь. Что же они усвоят в этой школе? Какой язык общения мы им передадим? Боюсь, что дальше минимума он не пойдет: «Здравствуйте – до свидания – спасибо – пожалуйста – уступи тете место, сними шапку…» А увидеть огорчение в глазах сестренки, почувствовать усталость в походке матери – кто этому научит?
«Мама, мама, смотри, как здесь смешно написано: “глаза кричали”, разве могут глаза кричать?» – смеясь, спросила девочка лет шести. Она сидела рядом с мамой в электричке и заглядывала в книгу, которую та читала. Мать огорчилась: «Глупышка, читать ты уже научилась, а не знаешь, что глаза могут не только смотреть и плакать, но и говорить, и кричать, и о человеке могут рассказать: хороший он или так себе, глупый или умный, добрый или злой… И что он чувствует, тоже расскажут. Вот я сейчас по твоим глазам вижу: ты мне не веришь, так?»
Девочка удивленно подняла брови.
«А теперь ты удивилась: как, мол, это я узнала; а вот сейчас смутилась, верно? А ну-ка угадай, что тебе скажут мои глаза?» Девочка с любопытством уставилась на мать, а та сощурила глаза в ласковой улыбке. «Ты меня любишь…» – неуверенно протянула девочка. «А так»? – мать грозно нахмурила брови, хотя глаза ее продолжали смеяться. «Ты сердишься?.. Только понарошку!» – торопливо добавила девочка, и обе рассмеялись, довольные. «Давай еще так поиграем», – попросила девочка, но мать остановила ее: «Потом. Глазами надо разговаривать без слов, а мы с тобой разболтались что-то, другим мешаем». Остальное время они ехали молча, лишь иногда взглядывая друг на друга и улыбаясь – «разговаривали глазами».
Мы уклонились от темы? Нет! Вот письмо: «Зачем она мне – родня-то? – спрашивает Николай X. из Харькова. – Только и слышу: родню надо уважать, родню надо ублажать. Вот у меня есть Петро и Генка – друзья, девчонка есть хорошая – женюсь скоро, мать, отец, сестра – вот моя родня. Других прочих знать не хочу!»
Как претит этому молодому человеку меркантильный подход к родне! Не хочет он никаких родственных протекций, экономической и моральной зависимости от родственников – этим, признаюсь, он мне очень симпатичен. Но настораживает его категорическое: «Остальных прочих знать не хочу!» А мать «хорошей девчонки», самый близкий ей человек? А будущий муж родной сестры? Неужели и их «знать не хочу»? Да это же эгоизм чистой воды: дорожу только теми, кто мне самому нужен. Нет, так тоже не годится.
А что годится? И для чего вообще нужна в наше время родня?
Когда-то это понятие четко определяло: вот свои, остальные – чужие. И в мире насилия, где царил закон «человек человеку волк», это было необходимо. Так обеспечивалась защищенность каждого человека, и особенно ребенка, во враждебном и холодном мире. Но одна из давних, желанных целей человечества – построить мир, где «человек человеку друг, товарищ и брат». Вдуматься только – брат, то есть самый близкий, родной человек, с которым вырос, которого знаешь, как самого себя.
В сложнейшем деле воспитания нового человека родственные отношения должны, на мой взгляд, сыграть особую роль, отличную от прежней. Чужие люди вдруг становятся для тебя своими. Непривычно, неловко сначала; но, желая хорошего своему, постараемся полюбить тех, кто ему близок, почувствовать его чувствами.
Трудно? Конечно. Но – надо! По крайней мере надо очень постараться. И тогда родной дом для каждого ребенка станет той эмоциональной нравственной средой, очень индивидуальной, очень личной, в которой разовьется его чувство доверия и любви, сначала к своим близким, потом к землякам, к соотечественникам… чтобы с каждым можно было «разговаривать глазами».