— Я думал, ты оценишь художественный выбор. Разве ваш Ван Гог не отрезал себе ухо?
Я испытал такой приступ ярости, что едва не кинулся на него через стол и не вцепился ему в горло.
— Это всего лишь одно ухо, — сказал он. — Мы можем еще долго привозить тебе ее по частям, если ты не вернешь то, что присвоил. У тебя — шесть недель.
До истечения поставленного ими срока оставалось две недели. Я нашел все, кроме коллекции Фридриха. Меня снедало отчаяние. Ошейник Герхарда и портсигар оттягивали карманы, мне казалось, что они прожигают материю и мою плоть прямо до костей.
Я не удосужился прибрать за собой. Просмотрел рамы и ящики, но ничего стоящего не обнаружил. Еще раз оглядев комнату, чтобы запомнить все получше, я покинул дом и без труда слился с толпой на улице. Я вглядывался в лицо каждого прохожего: тот мужчина, на которого я наткнулся чуть раньше, был очень похож на того, которого я искал. Я знал, что, если найду его, он приведет меня к Оуэну.
IV
28 сентября 1940 года
Дорогой отец!
Большинство возвращаются из деревни в город.
Установлены пайки и комендантский час.
Повсюду германская пропаганда.
Французы раздражены, но молча терпят все.
Пока мы выбирались из Парижа в южном направлении, нам попался всего один блокпост. Его охраняли трое молодых американских солдат. Их лица осунулись от войны, но все еще сохраняли непосредственность, присущую юности. Все трое засияли при виде Шарлотты.
В то время, как она смеялась и сыпала комплиментами, а солдаты проверяли наши документы, я отметил для себя, что ее улыбка действует не на меня одного.
Когда нас пропустили и мы продолжили путь, она повернулась ко мне и, улыбнувшись на этот раз не без лукавства, сказала:
— Я нахожу, что улыбка помогает мне получить то, чего я хочу.
Я ухмыльнулся и немного пожалел ее родителей.
— Мне ничего не стоит улыбаться и быть обаятельной, особенно когда нашим ребятам это так нужно.
— Женщина олицетворяет дом, — ответил я, не задумываясь. — Дом и нежность. Тепло. То место, куда ты можешь вернуться.
Она взглянула на меня, переключая скорость:
— Вы сражались в Первую мировую?
— Так точно. На Сомме. — Я побывал и в других схватках и сражениях, но именно Сомму до сих пор видел в ночных кошмарах. Я попытался отвлечься от мыслей о грязи, вшах и крови.
— Простите, — голос ее прозвучал тихо. — Мой дедушка участвовал в войне между штатами.
— В вашей Гражданской войне?
— Да. Но он никогда о ней не рассказывал.
— Порой прошлое лучше оставить в покое и не тащить в дом.
Шарлотта была не из тех, кто сотрясает воздух без причин, так что в машине воцарилась тишина, непринужденная и уютная. Чтобы не глазеть на свою спутницу, я уставился за окно. Пока я смотрел, как под колеса стремительно убегает земля, желудок мой не возмущался.
Постепенно городские улицы сменились деревнями, за которыми последовали равнины, некогда сельскохозяйственные угодья. Теперь, иссушенные солнцем, они превратились в пустоши, покрытые комками грязи. Дорога была изрыта глубокими колеями, из-под колес клубилась пыль. Машину, словно повозку, качало в убаюкивающем ритме. И, вопреки накопившейся за последние несколько недель усталости, я мысленно улыбнулся.
Зевнув, я дотронулся до распухшей челюсти. От изменения положения сустав щелкнул.
— Вам надо отдохнуть. Вы совсем выдохлись. — Голос Шарлотты заставил меня встрепенуться, когда я уже клевал носом. — Вы не спали всю ночь. Я проснулась, когда вы прикрывали меня одеялом, и наблюдала, как вы стоите у окна.
Я потер затылок.
— Что-то не спится.
Сидя чуть позади, я не мог видеть ее улыбки, но заметил характерное движение щеки.
— У вас акцент усиливается.
— Здесь не только я говорю с акцентом.
Шарлотта засмеялась и покачала головой:
— Поспите. До леса еще далеко.
— Если что…
— Я вас разбужу. Отдыхайте. Ваша помощь пока не требуется.
Я прикрыл глаза и задремал. Я спал своим обычным сном: когда ты в любую минуту готов проснуться, а сны так похожи на реальность. Мне снился дом.
Забор на северной стороне пастбища начинал осыпаться. Весна была сырая, и довольно много камней выпало из ограды после оползней.