Шарлотта сидела за пианино в дальнем конце комнаты. Лампа, которую она принесла из спальни, стояла на крышке инструмента и отбрасывала свет на черно-белые клавиши, склоненную голову и порхающие пальцы.
Отто растянулся позади банкетки. Когда я появился, он поднял голову, но тут же опять успокоился. Шарлотта сидела ко мне спиной, ее мокрые волосы рассыпались по плечам. Узкая линия спины мягко повторяла силуэт скрипки. Моя спутница наклонялась к инструменту, извлекая музыку из старых клавиш.
Я прислонился к дверному проему и прикрыл глаза. Послезвучия печальной мелодии проникали в сердце, переплетаясь с эмоциями и воспоминаниями.
— Dadi, а где мамочка?
Я не мог ответить ему, я только смотрел, не отрываясь, на простой камень, отмечавший место, где она лежала. При мысли, что ее красивое мягкое тело похоронено в холодной сырой земле и постепенно превращается в тлен, меня подташнивало. Крик или стон, точно не скажу, заклокотал у меня в груди, я почувствовал сверлящее желание броситься на землю, чтобы разгрести ее голыми руками и добраться до своей любимой. Мною овладел гнев, за которым по пятам следовало отчаяние.
— Dadi. — Голосок был тоненький и смущенный. Маленькая ручонка уцепилась за мои пальцы. Сын потряс мою руку, пытаясь привлечь внимание. — Dadi, где мамочка?
Я посмотрел на ребенка отсутствующим взглядом. На его поднятое ко мне личико падали капли дождя, и внезапно меня остро ранило то, чем я гордился прежде. Сын был точной копией меня: те же темные волосы и зеленые глаза, упрямая челюсть. Я отчаянно искал в нем хотя бы намек на красоту Айлуид, и сердце сжалось, когда я увидел сходство лишь с самим собой.
— Ее нет, — вымученно прошептал я.
— Она скоро вернется, — с невинной уверенностью сказал он. Мальчик был не в состоянии осознать всю тяжесть трагедии, заключенной под политым дождем холмиком земли. — Мамочка всегда возвращается. И она всегда просит меня присматривать за тобой, когда ее нет. — Он засиял и залился звонким смехом. — Я говорю ей, что она такая глупая! Ведь ты — мой dadi, а не я — твой!
Я опустился на корточки и обнял сына, прижимаясь к его маленькому тельцу и отголоскам смеха Айлуид, звучавшим в смехе Оуэна.
— Надеюсь, я вас не разбудила.
Голос Шарлотты заставил меня встрепенуться и оторваться от дверного косяка. Я потер воспаленные глаза.
— Вовсе нет. — Последние звуки музыки все еще висели в воздухе. — Что это было?
Она пересела, пристально изучая мое лицо, и ничего не сказала о влаге, которую я ощущал на щеках.
— Переложение «Вокализа» Рахманинова. Но, боюсь, я растеряла все навыки.
— Напротив, это было прекрасно, — произнес я хрипло.
Потом вошел в кабинет, выдвинул стул из-под письменного стола и развернул его к пианино. Шарлотта наблюдала, как я усаживаюсь.
— Как вы занялись контрабандой предметами искусства? — спросил я.
Она быстро посмотрела на меня и отвернулась, заправляя за ухо прядь волос.
— Так получилось помимо моей воли. Я этого не планировала.
— Но и не отказались.
— Поначалу, когда прошли первые слухи о вторжении нацистов, я просто помогала перевозить коллекции из Лувра в загородные шато.
— Чтобы они не попали в руки к немцам?
Она кивнула.
— И чтобы уберечь их от бомбежек. Мы начали в тысяча девятьсот тридцать восьмом году и к сентябрю тридцать девятого по большей части вывезли самые ценные работы. Они были надежно спрятаны в сельской местности. Я думала, что на этом все закончится. — Шарлотта помолчала. — В сентябре сорокового нацисты приказали открыть музей, но галереи оказались пустыми. Все путеводители были на немецком, а открытие — чисто символическим. Я не желала участвовать в этом фарсе и поступила в Американскую службу скорой помощи. — Нахмурив брови, она сложила руки на коленях и принялась их рассматривать. — Я рассказывала вам, как нацисты разграбили собрания влиятельных еврейских семей и торговцев искусством.
— Я помню.
— Но не упомянула, что все украденные коллекции хранились в Лувре. Нацисты реквизировали галереи ближневосточных древностей и закрыли доступ туда сотрудникам музея. Они использовали эти помещения под склады и демонстрировали там экспонаты крупным начальникам, которые приезжали за шедеврами для своих коллекций. — В ее голосе звучали горечь и отвращение. — Месье Жожар знал, что у меня есть собственная скорая, и, когда он обратился ко мне и рассказал про конфискации, отказать я не могла. — Она глубоко вздохнула и напряглась. — Я… втерлась в доверие к нацистским чиновникам в музее и работала с ними, составляла каталоги похищенных предметов искусства, которые вывозились в Германию. — Она беззвучно провела рукой над клавишами, не дотрагиваясь до них. — При первой возможности мы вместе с сотрудниками музея и партизанами изымали объекты из хранилищ нацистов и отправляли их в тайники во Франции.