Мы ехали по извилистым дорогам, проложенным в долинах среди горных пиков.
— Налево. — Я свернул карту и выключил фонарь. Река Тон мирно спала в своих каменных берегах, лунный свет отражался на ряби ее русла, шедшего параллельно с дорогой. — Эта грунтовка приведет нас в Клюз.
— Я солгала тебе.
Повернувшись, я уставился на профиль Шарлотты. С тех пор как мы покинули Денжи-Сен-Клер, она не произнесла ни слова. Было слышно, как у нее стучат зубы, но, когда я спросил, не замерзла ли она, девушка ответила, что нет.
— Оуэн был твоим связным.
Она взглянула на меня, и на осунувшемся лице промелькнула тень улыбки:
— Я так и думала, что ты догадаешься.
— В Париже ты назвала его имя прежде, чем я сказал, что его зовут Оуэн.
Шарлотта кивнула:
— Да, ты прав. Он был моим связным. Я знала только его имя. Увидев тебя, я поняла, что ты — его отец. Когда они потащили тебя на бульвар, я сама поначалу перепутала тебя с Оуэном.
— Почему ты его разыскиваешь?
— В сентябре сорок второго он не явился на встречу, просто… исчез. Сообщений о том, что его схватили или убили, не поступало. Он пропал, и вместе с ним — картины, которые он должен был вывезти из Парижа.
Я взглянул на нее с осуждением:
— И ты считаешь, что он похитил картины.
Она помолчала, постукивая пальцем по рулю.
— Я составляла каталоги: записи, библиография, инвентарные номера. Вот с чем я имела дело. И я фиксировала все поступления на обоих концах цепочки.
— И твои записи не сходились.
— Да. Одиннадцать отосланных мной картин не доехали до получателей. Единственным моим связным был Оуэн. Вывозом предметов искусства из Парижа занимались пять человек. Но во всех отправках, где обнаружилась недостача, неизменно участвовал он.
— Значит, ты хочешь услышать от него объяснения.
— Да, хочу. Я целый год безрезультатно искала его по всему Парижу. Три картины из тех, что пропали, входили в коллекцию моей двоюродной бабушки. Родной бабки Дионн. Она вышла замуж за еврея — слава богу, оба умерли задолго до начала войны, — а моя кузина смогла сохранить их наследство в тайне. Дионн никогда не интересовалась искусством, но бабушка знала о моей страсти. Это были мои любимые картины из ее коллекции, и она завещала их мне.
— Мне жаль.
— Мне тоже. Я уже перестала их искать. Но потом я увидела тебя на том бульваре в Париже…
— Он бы никогда не взял себе эти картины.
— Я верю. Но мои записи говорят об обратном. Он и его напарник… — Внезапно она замолчала и притормозила грузовик. — Его напарник.
— Ты упоминала его раньше. Ты с ним знакома?
— Нет, я не знаю даже его имени. Видела пару раз. Я в основном имела дело с Оуэном. Но…
— Что?
— Тот доктор в Лионе, после пожара. Мне он показался знакомым, но тогда я не смогла вспомнить, где его видела.
— А теперь?
— А теперь… Я точно знаю, что это и был напарник Оуэна. Только это невозможно.
— Почему?
Она прибавила газу, и мы помчались наперегонки с луной по темной ленте горной дороги.
— Ходили слухи, что, перед тем как исчезнуть, Оуэн убил его.
Перед рассветом мы въехали в тихую долину и остановились в заброшенном сарае. Я не рискнул сомкнуть веки, зная, что иначе в кошмарном сновидении опять окажусь на поле боя.
Сарай пустовал, и я постелил себе свежей соломы в самом дальнем от дверей загоне. Пока все спали, я их сторожил.
Натерпевшись страху и падая от усталости, дети вели себя очень тихо, когда мы укладывали их, — словно призраки юной невинности. Аббатиса, окруженная сжавшимися в комочек малышами, сидела, прислонившись к обитой вагонкой стене и положив себе на колени голову беременной монахини. Та не шелохнулась, пока я переносил ее из грузовика, и сейчас по-прежнему спала, в отличие от настоятельницы, которая, судя по напряженной позе, все еще бодрствовала.
Шарлотта спала на боку, коленями удерживая около себя младенца. Отто пристроился у нее за спиной. Она вздрогнула и забормотала что-то во сне, и я положил руку ей на плечо. От прикосновения она расслабленно вздохнула. Мне так хотелось подольше не убирать руку.
Я отошел, почесав встрепенувшегося Отто за ушами, и вернулся на свой наблюдательный пост у открытых дверей сарая. Вход оставался темным и пустынным.
Меня привлек шум, раздавшийся изнутри сарая. Ко мне, таща за собой одеяльце, приближался Гуго. Так как я сидел, наши глаза оказались на одном уровне. Он смотрел на меня с минуту, а потом замигал, как сова, и зевнул.
Я не двигался, пока он забирался ко мне на колени и прижимался к груди. Эти ощущения были настолько хорошо мне знакомы, что у меня комок подступил к горлу. Я встряхнул одеяльце, укутал мальчика и положил руку ему на спину. Вскоре он отяжелел и обмяк, а потом и я закрыл глаза. Но снились мне не Сомма и не Ипр.