На заводе, стремительно выросшем за оврагом, осуществляли пробный пуск оборудования. Натужно взревела огромная турбина, со свистом набрала обороты. Потом равномерный высокий гул словно натолкнулся на препятствие, потерял юношескую силу и рывками стал заваливаться в старческий бас. В механическом гудении начали преобладать низкие протяжные ноты.
Софья Леонидовна поджала губы, озабоченно потерла виски. Нинель Владиславовна беспокойно заскрипела плетеным стулом. Низкий гул за оврагом нарастал.
— Прикрой форточку, — попросила учительница музыки Марка.
Створка захлопнулась, погнутый язычок оконной защелки лег в металлический паз, отгородив комнату от внешнего шума, но Марк чувствовал, что мощные волны по-прежнему проходят сквозь старую раму и деревянные стены. Он давно убедился, что способен воспринимать звуковые колебания не только через оттопыренные уши, но и напрямую, всем телом.
— Боюсь, война скоро будет. Гитлер пол-Европы уже захватил, — покачала головой Софья Леонидовна.
— Мне тоже страшно, Софьюшка. Ведь и старые уже, пожили, а все равно помирать боязно.
— И без войны что-то тревожно.
— Плохо спала?
— Ворочалась, как всегда. Но с утра всё хорошо было, а вот сейчас… Аж сердце перехватывает. Марк, выключи граммофон!
— Я тоже плохо себя чувствую. Мигрень начинается. Может, погода меняется?
Мальчик послушно поднял блестящий валик с иглой, убрал пластинку. Граммофон ему совершенно не мешал. Всё его внимание было устремлено наружу. Явный шум за окном уже стих, но Марк слышал, как в чреве завода нарастает вибрация. Он чувствовал мощные волны, исходящие от большого агрегата. Они пронзали стену, легко проходили сквозь него, толкались в тела старушек, заставляя трястись их поджилки.
— Страшно, Нинушка, ой как страшно, — схватилась за сердце Софья Леонидовна. Ее лицо смертельно побледнело.
Нинель Владиславовна, не обращая внимания на подругу, вскочила с кресла, заметалась по комнате. Марк с любопытством наблюдал, как перепуганная старушка плотно прикрыла дверь, нервно задернула шторы, а учительница музыки сжалась в кресле, зажмурила глаза и зажала уши, словно перепуганный ребенок. Пять минут назад старушки наслаждались наливкой и музыкой, а сейчас тряслись от страха. Что произошло за это время?
Марк с интересом повернулся к стене, за которой располагался заводской корпус. Сквозь нее шли тяжелые волны колебаний. Он их почти не слышал, но хорошо ощущал внутренними органами. Прятаться от них или затыкать уши было совершенно бесполезно, да его они и не тревожили. Напротив, его тянуло к новым неведомым звукам.
Мальчик вышел из дома и встал на склоне оврага. Из заводских ворот, скукожившись и пошатываясь, выбирались испуганные люди. Они падали на пожухлую траву и корчились от боли. Некоторые в страхе отползали и скатывались в овраг. Могло показаться, что рабочие ранены, но Марк не слышал взрыва или производственной аварии. Завод источал только вибрацию и низкий шум. Приглядевшись, он убедился, что люди внешне совершенно невредимы, их терзала внутренняя боль.
Неожиданно, задев ворота, на дорогу выскочил грузовик, съехал колесом в овраг и рухнул под откос. Машина кувыркнулась, хлопнула радиатором о дно и завалилась на бок. Из-под капота заструился черный дым, выбились язычки желтого пламени. Марк слышал, как огонь жадно прополз по трубке к бензобаку. Яркая вспышка осветила склоны оврага, ухнувший взрыв выкатился из глубины и отозвался дребезгом оконных стекол близлежащих домов.
Когда взрывная волна растаяла, Марк не услышал прежнего низкого шума. Невидимый вибрирующий маховик на заводе остановился. Мальчик подождал немного и разочарованно вернулся в дом. Полыхающая огнем машина его не интересовала. Со звуками пожаров он был давно знаком.
Успокоившаяся Нинель Владиславовна тормошила Софью Леонидовну.
— Просыпайся. Не знаю, подруга, ты как хочешь, а я выпью. — Она разлила настойку по бокалам и тут же махом выпила.
— Что это было? — дрожащим голосом спросила учительница музыки.
— Грузовик загорелся и взорвался, — буркнул Марк, тщательно запоминая новый сегодняшний шум.
— А я думала война. Аж сердце ойкнуло.
— Хватит тебе про войну! Лучше выпей, — посоветовала тучная Нинель Владиславовна, размачивая сухарь в остывшем чае. — Не люблю я эти современные вонючие тарахтелки. Вот раньше: тройка с бубенцами, чистый воздух! Да, Софьюшка?
— Болит, — терла грудь длинными негнущимися пальцами учительница. — Думала, что не выживу. Внутри все трясется, а голову, как тисками сжало.