Врач — женщина, которая в тридцать пять выглядела на пятьдесят, — подтвердила, что внутри Элины — ваза. Она действительно увеличилась и продолжит расти до тех пор, пока живот Элины не сравняется размерами с брюшком Дюма. Тогда к нему пришьют старую пуговицу или вынут из него вазу.
— Но есть еще средство, — сказала врач, — Наполните вазу цветами. Лучше молодыми и свежими, с твердыми стеблями.
Де Сад снял с полки самую большую вазу, опустил в нее трость и постучал по донышку. Звук напомнил Элине плач по тетке. Трость де Сада была несгибаемой, но он уже давно не рвал в саду цветов. Хотя с первого взгляда определил, что женщина-врач никогда не дышала цветущими каштанами.
День рождения Элины приходился на зиму. Когда ей исполнилось пятьдесят, для свежих цветов был уже не сезон, а стебли сухоцветов тонули в быстро растущей вазе. Ни в «Эжени», ни в «Виолетте» о вазах не говорилось ни слова, возможно, потому, что героини до пятидесяти не доживали. Де Сад, который первым тонко подметил, чем пахнет каштан, вынужден был признать, что тема ваз в его философии совсем не раскрыта. Тогда он закрылся от тесного мирка однокомнатной квартиры старой газетой. То, что было изображено на ее страницах, в его время можно было только подглядеть.
Дюма-отец пытался найти средство для уменьшения вазы в трудах, оставленных потомками, но де Сад напомнил ему, что дама его сына не держала цветов в стеклянных сосудах. Она прикладывала камеи к груди и оттого умерла от чахоточной болезни, не дожив до пятидесяти. Из глубины пыльного кресла де Сад делал выпады тростью — бездарно писать о дамах с цветами, ничего не понимая в вазах.
— И если хотите знать, любезный, — де Сад потянул Дюма за пуговицу на животе, — зря мы искали философский камень раскрытия. Он валялся под ногами…
Де Сад ткнул пальцем в газету с желтыми страницами. Присмотревшись к тому, что раньше можно было только подглядеть, Дюма вынужден был признать, что тема сисек раскрыта окончательно. Но не французами.
Элина купила футболку, малую Дюма на два размера. Сама она тонула в ней, как сухоцвет в вазе. Шелковый пеньюар и чулки на подвязках, в которых во времена полных ваз она принимала гостей в будуаре, были брошены в кресла. Там же валялись теперь ненужные де Сад и Дюма. Они надолго погрузили чресла в глубины кресла, ища смысл для продолжения существования. Де Сад первым догадался носить чулок вместо ночного колпака.
На новой футболке спереди белым были нарисованы две ребристые подошвы. Можно было подумать, что кто-то встал большими ступнями на грудь Элины и оставил на ней след. Элина хотела, чтобы так думали. Она догадывалась, что молодым с твердыми стеблями нравится, когда им позволяют себя топтать. Усилием воли она дотянула до весны.
В широкой футболке Элина прогуливалась по парку знакомств, когда зацвел каштан. Никто бы не дал ей больше тридцати пяти. Де Сад и Дюма по обоим бокам оттеняли ее молодость. Она и смотреть не хотела на прохожих старше двадцати. Она искала Ромео, хотя сама в возрасте Джульетты не знала о существовании де Сада.
Она быстро перемещалась со скамейки на скамейку, из парка в парк. За пять минут она успела изучить несколько сортов свежей зелени. В правой руке она держала мышь. Грызуны — лучшие поводыри в паутине. Сплетение такой не смог предсказать даже Жюль Верн. В возрасте Джульетты Элина увлекалась этим французом.
— Не неси в дом заразу, — предостерегал ее из глубин Дюма, а де Сад говорил, что в его времена сифилис не лечился. Но в компьютере Элины была установлена надежная антивирусная программа.
Ромео искал вазу. Молодой и твердый, он боялся увянуть без воды. У него никогда не было вазы. Такого будуар Элины еще не видывал. Де Сад снисходительно усмехнулся, поправляя на голове чулок, — он-то видал виды. Элина написала Ромео, что у нее есть ваза. Как раз пустая.
Она устроила в будуаре генеральную уборку — выбила пыль из камзолов Дюма и де Сада.
— Убьет либидо, — мрачно проворчал де Сад, наводя трость на подошвы футболки. Снова послушная ученица надела под нее пеньюар. Она поняла, что изучила мужчин только поперек. Оставалось пройтись по ним вдоль.
Ромео пришел со шпагой — он был так молод, что охранял башню на площади красного цвета.
— Не бойся, — сказала с порога Элина.
Де Сад приготовился фиксировать события шариковой ручкой на своем левом бедре. Прежде он хотел писать кровью на простынях, но Элина прогнала его к Дюма, который в ожидании зрелища нервно крутил пуговицу на животе. Они нетерпеливо били тростями по ножкам кресел, пока Элина на кухне поливала принесенные Ромео цветы французским вином. Никогда раньше Ромео не был в будуаре. Этой весной его матери исполнилось пятьдесят.
— У меня есть большая ваза. В ней много раз стояли цветы, — сказала ему Элина, подводя его к простыням, на которых де Сад еще не успел написать ни строчки.
— Не бойся, — хором сказали ему Дюма и де Сад. Пока Элина умело ставила цветы в вазу, де Сад читал наизусть отрывки из «Эжени», Дюма — плакал. Цветы Ромео пришлись впору. Ваза внутри Элины начала уменьшаться. Теперь Элина выглядела на тридцать четыре. К пятидесяти годам она поняла, что молодые и свежие — тверже.
— Браво! — кричали из кресел Дюма и де Сад, делая ударение на втором слоге.
— Человек самодостаточен, — говорила вечером Элина, в пеньюаре расхаживая вдоль тесной комнаты. Она хотела ходить поперек, но кресла занимали слишком много места. Ромео ушел, а де Сад и Дюма, натянув на головы чулки, уже готовились ко сну.
— Человек — сам себе муж и жена, — философствовала Элина, продолжая прогулку. — Ему никто не нужен, кроме себя самого. Если любовник женат — это хорошо. Но не строить с ним планов на будущее — еще лучше. Человек — самодостаточен от природы…
Де Сад конспектировал сказанное на животе у Дюма. Дождавшись, пока тот поставит точку, Элина подвела итог: «Широкие футболки убивают либидо». Ромео носил сорок четвертый размер обуви.
Два раза в неделю Ромео приносил свежие цветы. Элина продолжала выглядеть на тридцать четыре. Вазу внизу живота она больше не чувствовала. Встречи не напоминали ей прошлое — у нее никогда не было любовников меньше двух. Теперь Ромео был один, но Элина уверяла Дюма и де Сада, что к нему не привязана. Встречи с ним прописаны врачом — она лечит вазу, а других сосудов, которые можно было разбить, в ней нет. В течение года Ромео приносил цветы и пил вино. Де Сад читал ему вслух на французском «Философию в будуаре», Элина перекладывала ее на русский. Дюма называл Ромео способным учеником. Когда Ромео встретил Джульетту, он преподал ей хорошие уроки.
Свежие цветы завяли в вазе, и их давно пора было выбросить, но Элина медлила. Сначала хотела заменить их, но для свежих был не сезон. Потом решила хранить сухие, как память, но Дюма напомнил ей, что человек самодостаточен. Самой себя ей уже не хватало. Ваза больше не увеличивалась в размерах, Элине казалось, что та умерла. Зато в груди она ощутила новый сосуд, и, хотя, по мнению кардиолога, он был в ней всегда, она не чувствовала его с самого рождения.
— Не бойся, — сказал Ромео Джульетте, а у Элины больше не было сил с мышью в руке, с де Садом и Дюма по бокам бродить по парку, когда в нем зацветет каштан. В ее груди разбухал новый сосуд. Он не был пуст. Когда в нем повышался уровень влаги, она вытекала из глаз Элины. Элина просила мышь перегрызть привязанность между ней и Ромео. Она видела, как привязанность толстой веревкой тянется от ее живота к его животу. Ромео никогда бы не поверил, что между ним и Элиной — веревка. Его размер обуви совпадал с размером подошв на ее груди. Если бы он заметил веревку, то перерубил бы ее своей шпагой.
Элина погрузилась в глубины кресла, а де Сад и Дюма смахивали пыль с чулка на ее голове. Де Сад грозился вызвать Ромео на дуэль, но Дюма напомнил ему о судьбе Дебюсси, вышедшего против шпаг с одним фаллосом. У де Сада против шпаги была только трость.