– У нэйе трое детей и муж хромой, – сказала я, хотя все и так это знали, просто чтобы больше не молчать. – Папенька, пожалуйста, если я…
– Не стоит, – фыркнула тетенька.
Она взяла деревянную ложку и разжала нэйе Улине челюсти. Папенька закрыл мне глаза рукой. Я рванулась: я хотела видеть. Но у папеньки очень сильные пальцы.
Я услышала кашель. Когда я смогла увидеть кухарку – живую и здоровую, тетенька выбрасывала что-то в ведро с очистками.
– Нэйе Улина, все в порядке? – спросил папенька без особого, впрочем, беспокойства.
– Да, – нэйе Улина сделала неуклюжий реверанс. – Я просто что-то сомлела… жарко тут.
– Я думаю повысить вам жалованье, нэйе. Простите мою дочь, она не желала зла.
– Конечно же, нэй Дезовски, я не держу на нее обиды.
И нэйе Улина бросила в мою сторону испуганный взгляд… Лучше бы это была обида!
– Ты будешь молчать, – сказала тетенька.
– Конечно, тайе Дезовски.
– Выйди на минутку. И не вздумай подслушивать!
Улина только рада была возможности сбежать: она быстро-быстро закивала, подхватила юбки – и только ее и видели.
Папенька задумчиво теребил ту самую бумагу, которую передала тетенька. Теперь-то я видела, что это письмо.
– А вы, Елания, едете учиться, – добавила тетенька после, казалось, целого тысячелетия тяжелой тишины.
Я посмотрела на папеньку, ища спасения. Куда учиться, как учиться? Разве есть что-то, чему меня не могут научить на дому приглашенные преподаватели? Но он только рассеянно кивнул, почесывая гладко выбритый подбородок.
– Не думай возражать! У тебя достаточно времени, чтобы соблазнять мужчин, и достаточно злобы, чтобы травить кухарок, – фыркнула тетенька. – Здесь, в безделье, ты окончательно отобьешься от рук. Я дала тебе лучшее домашнее образование, которое могла дать. И раз уж у тебя есть злоба и сила, ты отправишься в столичную Академию ведовства и чародейства, поступишь на факультет зельеварения… И только попробуй посрамить имя своей бабушки!
– Как же я не посрамлю, если я его даже и не знаю толком? Вы с папенькой так мало о ней рассказывали… – промямлила я.
Элий, милый… кажется, нам не суждено быть вместе… Когда я об этом думала, передо мной вставало свежее воспоминание: лежащая без сознания Улина. И закрадывалась в голову мыслишка, что, возможно, это к лучшему…
– Прочитаешь в учебниках, – отрезала тетенька. – Аферий?
– Да, – наконец очнулся папенька. – Ты оказалась права, Аката, я это вижу. Следующий подобный случай может обойтись гораздо дороже прибавки к жалованью. Я разрешаю.
– Что вы разрешаете, папенька?
– Ты едешь в Академию, Еленька. И это не обсуждается.
Я тряслась в карете. Напротив сидела тетенька и дремала, откинув голову на спинку сиденья. Спина, как всегда, прямая как палка, мосластые, некрасивые руки чинно сложены на коленях, губы поджаты, горло скрыто жестким кружевным воротничком глухого серого платья. Такого же, как и у меня. Мы почти не взяли вещей: тетенька сказала, в академии выдадут форменное.
Даже во сне она хмурилась. Из-за этого у нее так рано появились морщинки в уголках рта и гусиные лапки вокруг глаз. Я и не помнила, когда в последний раз разглаживались глубокие складки у нее на лбу.
Она решила поехать со мной и вернуться к преподаванию. Я и не знала, что тетенька когда-то была учительницей. Она же всегда презирала моих гувернанток!
Наверное, это из-за того, что они-то никогда не преподавали в академиях яталийский, шенский и лейнский – последний факультативно. Не оставались в мире магии, магии не имея, лишь благодаря острому уму и уникальному опыту переводов древних научных трактатов.
Были обычными полунищими девчонками, которым больше некуда было податься. Некоторые тетеньку боялись чуть ли не до икоты. А зря: тетенька поднаторела в пристраивании особо бездарных гувернанток замуж. Они должны были быть ей благодарны.
Как должна была я.
Тетенька рассказала, что оставила преподавание, когда маменька носила меня. Мол, маменька была весьма легкомысленной особой, и я пошла в нее; и тетенька хотела помочь ей с воспитанием ребенка, чтобы она и дальше могла блистать на балах и веселиться.
Но, увы, маменьке не суждено было пережить роды, и тетеньке пришлось стать мне маменькой. У нее не слишком хорошо получалось: я всегда больше любила папеньку, пряталась от тетеньки в его кабинете, прогуливала занятия с его полного одобрения и попустительства. Помню, в детстве мы вместе с ним сбегали в кондитерскую, тогда стоявшую в центре города, ели пирожные и болтали обо всем на свете. Это было счастливое время. Как бы я хотела, чтобы оно никогда не заканчивалось!