По пыльным аульским улочкам мы скакали с Юсупом верхом на палочках, вместе, словно гранаты, метали в «немцев» кукурузные кочерыжки, вместе мы начали учить азбуку, вместе одолели ее, прочитав вывеску на воротах самого большого дома в нашем ауле. «Кол-хо-з-ми-лли-онер», — прочли мы крупные оранжевые, размытые дождями буквы на темно-розовом фанерном щите, приколоченном к воротам.
Вместе с Юсупом мы пошли учиться в первый класс и вот уже девять лет сидели за одной партой, хотя характеры у нас были совершенно разные.
Он любил стрелять из рогаток в птиц, особенно доставалось воробьям. Я всегда их подбирал и лечил, а когда, дернув ножками, они умирали у меня на ладони, я тайно от Юсупа, боясь его насмешек, хоронил их и, случалось, плакал.
Отец Юсупа был учителем. Они жили лучше нас, колхозников, у них всегда был хлеб, были деньги. Родители баловали Юсупа, он был единственным сыном, три его младшие сестренки в расчет не принимались.
В нашем Доме культуры часто крутили кино. Мы, мальчишки, готовы были на любые, самые рискованные ухищрения, чтобы проникнуть в зал. Когда у нас ничего не выходило, мы сидели под закрытыми окнами и чутко слушали слабо доносившиеся звуки фильма, что сиял в недоступном темном кинозале. Потом кто-то из нас придумал подбирать использованные билеты и подклеивать к ним кусочки контрольных талонов. Перед самым сеансом в суматохе мы проскальзывали по этим тщательно подклеенным билетам в зал.
Но скоро дотошный контролер Магомед, удивленный, откуда мы находим деньги на каждый сеанс, стал рассматривать билеты внимательно на свет и открыл наш секрет.
Дома у нас никогда не бывало денег. В кино я никогда не попадал бы, если бы не Юсуп. Значит, жизнь потеряла бы для меня тогда свою радость.
Юсуп не любил вечерами сидеть в кругу семьи, в обществе сестер и матери. «Мужчина по вечерам должен гулять, а не держаться за материнский подол», — любил он говорить. Он требовал у родителей деньги на каждый новый фильм. Но мужественно пропускал одну картину, чтоб на следующую пойти со мной вместе. Я был очень благодарен за это Юсупу.
В последнее время я охладел к товарищу: мне было не до него. Мысли о Марьям так захватили меня, так заполнили, что я не нуждался ни в чьем обществе. Каждую свободную минуту мне хотелось быть одному. Но когда чувство переполнило до краев мое сердце и ум, чтобы не расплескать его, не пролить перед чужими любопытными глазами, я бросился под верную защиту нашей мальчишечьей дружбы.
Когда я вошел во двор Юсупа, он рубил очень твердую ветку сведены. Я прекрасно помнил эту ветку: мы привезли ее в последнюю нашу поездку в лес, месяц тому назад. Сейчас он никак не мог ее перерубить и злился. Чем сильнее злился, тем слабее были его удары.
— Крепкая, как железо, — сочувственно сказал я, — а горит плохо, брось ее, руби другую.
Юсуп ничего мне не ответил, но по тому, с каким ожесточением ударил он топором, я понял, что теперь-то уже он не отступит, пока не искрошит всю ветку. Пот градом катил с него.
— У тебя топор зазубрился, — сказал я, — таким топором плохо рубить, обожди, я принесу свой, и мы вместе…
Юсуп не успел остановить меня; через десять минут я уже вернулся в его двор со своим топором.
Чурбак был один, и я предложил рубить дрова по очереди. Той ветки сведены уже не было. Я подумал, что Юсуп чересчур быстро с ней справился в мое отсутствие. Мы рубили дрова по очереди, до пота, пока не онемели руки.
Я молчал, потому что все время думал о Марьям, о том, как мне рассказать о ней другу, и стеснялся своей тайны. Молчал и Юсуп.
Горка веток под навесом кончилась, зато у чурбака высилась целая пирамида готовых поленьев.
— Уже хватит рубить, довольно! — несколько раз говорил Юсуп.
— Ты что, устал? — спрашивал я, и Юсуп продолжал махать топором. Уже начало темнеть, когда из совсем отощавшей горки я взял обрубленную с обеих концов ветку сведены. Юсуп покраснел до ушей, а я сделал вид, что не узнаю этой ветки. Я положил ее на чурбак, вздохнул, выдохнул, высоко поднял над головою топор. «Если я нравлюсь Марьям, то разрублю эту ветку с одного удара», — подумал я и, приседая, изо всей силы опустил топор. Топор застрял в чурбаке. Сначала я подумал, что промахнулся, но, оглядевшись, увидел косо срезанный кусок ветки. «Нравлюсь! Нравлюсь!» — гулко забилось мое сердце.
— Острый у тебя топор, — сказал Юсуп, — а ну дай я им попробую.
Я хотел испытать судьбу и с удовольствием отдал топор Юсупу.
— Вах, сколько дров нарубили, — всплеснула руками мать Юсупа, вышедшая на веранду, — руки мойте, халтама на столе!