— Пошли, — отбросил Юсуп топор и зашагал к дому.
Я подобрал топор. «Если нравлюсь Марьям, если нравлюсь, то получится с одного удара!» Размахнулся… Р-раз! И откуда сила взялась? Кусок отлетел, как волос под бритвой. Счастливый и уверенный в себе, я поспешил за Юсупом.
Накормив нас вкусным обедом, мать Юсупа протянула сыну деньги.
— Сходите с Джемалом в кино!
Мы вышли на улицу.
— Юсуп, — начал я и замолчал.
— Что?
— Ничего, я так… просто.
По темной улице мы прошли еще шагов тридцать по направлению к клубу. Я понимал, что если сейчас не начну разговора, то потом, когда мы подойдем к клубу, и подавно ничего не получится.
— Юсуп…
— Забыл как звать?
— Юсуп, ты кого-нибудь любишь?..
— Что? — он даже приостановился.
— Ты любишь?
— Девчонку? Не-ет… А ты? — быстро спросил Юсуп. Голос его дрогнул удивленно и словно недоверчиво.
— Да, — тихо ответил я.
В этот вечер мы не пошли в кино, допоздна бродили с Юсупом за аулом, гуляли по знаменитой в нашей округе тополиной аллее. Тополя стояли зимние, голые. Холодный ветер дул в лицо, но нам было так жарко от нашей теперь общей тайны, что, если бы тополя зашелестели над нами летними листьями, мы бы не удивились.
За друга хлопотать куда легче, чем за самого себя. Юсуп, Юсуп, сколько грязи помесил ты со мной, поджидая, когда будет идти из школы Марьям, сколько собак на тебя лаяло, когда темной ночью мы пробирались к ее дому, я — чтоб перекинуться с ней через изгородь безобидным словечком, а ты — чтоб караулить от чужих глаз наши невинные свидания?!
Помнишь ту зимнюю, звездную ночь, когда вы с Марьям шли со школы домой по узким и темным улочкам? Я, как бы невзначай, встретился с вами на перекрестке.
Сперва мы все трос шли рядом. Мы несли всякий вздор, Марьям молчала. Но скоро Юсуп как будто отчего-то захромал. О заячьи хитрости нашей юности!
— Вы идите, я сяду, переобуюсь, ботинки жмут.
Мы пошли и сейчас же забыли о Юсупе. Идем и молчим. Не знаю, о чем думала Марьям, но меня мучило одно желание, одна мысль: взять, взять ее за руку, прикоснуться хотя бы пальцем к ее руке.
Этому учил меня Юсуп.
Подошли к дому Марьям, стали под изгородь. Смотрю, недалеко остановилась темная фигура, значит, все в порядке, Юсуп на посту.
Я протянул Марьям открытку с новогодними пожеланиями, она взяла ее кончиками пальцев. А я, воспользовавшись моментом (до сих пор краснею), схватил ее руку и крепко сжал. Она вздрогнула, жалобно воскликнула «Гьуя», попятилась назад, повернулась и бросилась к калитке. Я стоял, словно вор, уличенный и пристыженный.
Подошел Юсуп.
— Ну как? Почему Марьям так скоро ушла? Нравится, значит приручай к себе, жеребенка и то приручают.
Юсуп был мной явно недоволен.
И Марьям стала меня избегать, сторониться, приходить к самому звонку. Я сгорал от стыда, так ужасен казался мне мой поступок, сгорал от стыда и отчаяния.
Сижу в классе или дома за уроками и все вижу ее лицо, голубые лучистые глаза, волосы цвета майского меда, слышу ее голос, такой тихий, когда она говорит, и такой удивительный, когда поет.
Как попросить у нее прощение за это мое грубое, испугавшее ее пожатие руки? Как убедить, что мне от нее ничего, ничего не нужно, только бы видеть ее улыбку, искорки глаз. Я был счастлив уже тем, что она живет со мной на земле, в одном ауле, мы учимся в одной школе. Мне нужно было просто ее видеть, а видеть ее я хотел всегда.
Она же сторонилась меня, больше не оглядывалась, когда мы сталкивались на улице или на школьном дворе. Она смотрела теперь всегда на свои красные чувяки. Я знал, что виноват, и молча нес кару. Так прошел весь январь, длинный, холодный, тоскливый январь. Я чуть не отморозил себе ноги, поджидая вечерами Марьям у дома Юсупа. (Марьям, чтобы попасть домой, нужно было пройти мимо дома моего друга). Юсуп тоже мерз со мной. Марьям проходила мимо нас молча, смотря на острые носки своих азиатских галош, чувяки она сменила на галоши, так как выпал снег.
— Марьям, — часто говорил ей Юсуп, — два слова тебе сказать надо.
— Не могу, Юсуп, — не останавливаясь отвечала Марьям, — уроков много, — и чуть ли не бегом проходила мимо нас.
— Ну, чего ты молчишь, ты что, немой? Ну, скажи ей хоть слово, — ругал меня Юсуп.
Я краснел и молчал.
Как-то, стоя на своей бесполезной вахте, мы увидели Марьям, а за нею по следам, что-то ей говоря, и чем-то убеждая, спешил Хасай, сын председателя колхоза. Следом трусил Ата, известный в ауле своей физической силой. Он был гораздо старше нас, но водился всегда с ребятами нашего возраста, был добровольным подхалимом и телохранителем председательского сынка.