Врач-консультант, который занимался нами в эти драгоценные дни в больнице, был детским рентгенологом, сведущим и очень опытным. Он знал, как разжечь в нас интерес, при этом удерживая огонь под контролем. Мы собрались в небольшой свободной комнатке в одном из отделений, и он описал различные дилеммы и сценарии, характерные примеры, дал пищу для размышлений.
За дверью были слышны голоса пациентов. Настоящих пациентов всего в паре метров от нас. От приятного волнения кружилась голова.
– Представьте, – сказал он однажды, – что у вас на приеме пациент по какой-то другой проблеме, который сообщает, что болеет раком легких. Что вы ему скажете?
Мы, восемь человек, начали коситься друг на друга. Я была самой старшей, и первой выставить себя дурой предстояло мне.
– Я скажу ему, что очень сожалею это слышать, – ответила я.
Консультант нахмурился.
– Нет, нет, ни в коем случае. Это вообще последнее, что стоит ему говорить.
Я предприняла жалкую попытку поспорить. На втором курсе медицинской школы я только и могла, что разбрасываться состраданием, компенсируя отсутствие реальных знаний. Врачи же должны быть добрыми, не так ли? Сочувствовать? Что еще я могу сказать, если нельзя выразить сожаление?
– Нужно поблагодарить его за то, что он сообщил эту информацию, – пояснил консультант. – Выражение сожаления – это оценочное утверждение. Эти слова имеют большой вес, который человек может оказаться не в состоянии нести.
Он был прав. Теперь-то я знаю, что он был прав. Тогда же я просто не могла понять, как выражение сожаления может оказаться такой большой проблемой. Теперь я понимаю.
Каждое слово, которое мы вручаем кому-то другому, несет свое бремя, и то, что будет невесомым для одного, может для другого стать неподъемной ношей. Каждый взвешивает слова собственными весами.
Проходя свой путь в медицине, я многое узнала о весе слов. Когда я была младшим врачом, мне выпала непростая задача сообщить молодому парню (и его семье), что у него диагностировали шизофрению. Диагноз поставил кто-то более умный и опытный, чем я в то время, однако из-за дорожных пробок и запланированных неотложных совещаний именно мне пришлось сообщать эту новость. Я постаралась как могла. Помню, что они все, разумеется, сильно расстроились, а я сказала этому парню, что он тот же самый человек, каким был пятью минутами ранее. Разумеется, это было правдой только отчасти. Потому что одним этим словом я всучила ему непосильную для человека ношу. Потому что слова никогда в жизни не остаются просто словами.
Через пару лет после разговора о том, как опасно выражать сожаление, меня отправили в сельскую больницу проходить практику по так называемой онкологической помощи. Дорога туда-обратно занимала пять часов, и каждый день у меня была уйма времени поразмышлять об «онкологической помощи», а также о том, что значение этих слов не такое уж очевидное, как может показаться на первый взгляд.
Для меня, как студентки, одной из трудностей пребывания в этой больнице – да и вообще в любой – было найти Пациента-Чтобы-Поговорить. Именно этим студенты-медики бо́льшую часть времени и занимаются. Они ходят кругами по отделению в отчаянных поисках пациента, желающего рассказать им свою историю. Так мы учимся собирать анамнез, проводить диагностику, назначать медикаменты, составлять план лечения. Когда попадаешь в больницу, ролевая игра становится реальностью, а на смену страницам из учебника приходит чья-то жизнь. Нет лучшего способа обучения, чем разговор с пациентом, однако это не всегда дается легко.
В один прекрасный день, когда я испробовала уже почти все варианты в онкологическом отделении (а также в амбулаторной клинике и кабинетах химиотерапии), пытаясь найти Пациента-Чтобы-Поговорить, я в последней отчаянной попытке обратилась к работавшей в отделении медсестре с вопросом, не знает ли она кого-нибудь, готового уделить мне десять минут.
Медсестра огляделась по сторонам, покачала головой и сказала, что вряд ли.
– А что насчет женщины в угловой кровати? – сказала я. – Той, что вяжет? Кажется, с ней может получиться.