— Вот еще что, — медленно проговорил гость, пристально оглядывая стол, уже почти обретший завершенность прекрасной картины большого мастера. — Пожалуйста, уберите хризантемы, а вместо них поставьте несколько гвоздик.
Лакей чертыхнулся про себя и подумал: «Да стоит ли твоя милашка всех этих хлопот и возни? Такой предусмотрительности я, кажется, давненько уже не встречал. Ну, ну, поглядим…» Сменив цветы, он отошел на свое место и замер в безразличной позе.
Время шло, а молодой господин оставался в одиночестве. Он нетерпеливо поглаживал бороду, смотрел на часы, вставал, выходил в вестибюль, опять садился… Все это еще больше подогревало любопытство лакея, и он то и дело переводил взгляд от стола к двери и обратно…
Было уже близко к девяти, когда клиент вдруг вскочил и поспешно устремился ко входу. «Что это он?» — удивился лакей: никакой женщины у входа не было. Там стоял лишь плотный, среднего роста господин. «Должно быть, решил еще раз заглянуть в вестибюль». Но клиент подошел к плотному, тоже бородатому господину, крепко, двумя руками пожал ему руку и повел за свой стат. «Чудеса!» — у старика отвалилась челюсть. Картина, внезапно вставшая перед ним, наносила удар его многолетнему жизненному опыту…
— В чем дело, Мавр? Где ты запропастился? Тебе же отлично известно, что над такими вещами, — Энгельс простер обе руки к уставленному яствами столу, — я люблю потрудиться основательно, не торопясь. А наш пароход на Джерси отплывает в десять. Значит, у нас всего час с небольшим.
— Извини, Фридрих, — Маркс, переводя дыхание, уселся в кресло, — я не мог выехать из Лондона полуденным поездом, как рассчитывал. Видишь ли…
Но Энгельса уже не слишком-то занимало, почему его друг так запоздал, он все-таки приехал, он здесь — и это главное, и радость, встречи затмевала все остальное.
Они не виделись месяца три с половиной, с троицы, когда Энгельс, уже больной, приезжал недели на две в столицу по делам фирмы. А потом, по возвращении в Манчестер, проклятая золотуха так разыгралась, что пришлось бросить все дела и поехать, лечиться.
Он решился на это не сразу: с каждым днем все более отчетливо и грозно давал о себе знать приближающийся экономический кризис, и дел в конторе фирмы было невпроворот, да все, разумеется, самые неотложные и насущные. Может быть, он и вовсе не поехал бы или поехал позже, если бы не ото дня ко дню возраставшая настойчивость Мавра, если бы не его бесконечные укоры и запугивания возможными последствиями болезни.
— Как ты себя чувствуешь? — перебил Энгельс. — Дома все здоровы?.. Позволь, — в его голосе сразу прорвалась тревога, — а что это у тебя со лбом?
В правой верхней части лба Маркса было довольно большое синевато-красноватое, по краям уже с желтизной пятно. Оно смягчалось смуглостью кожи, и в первые торопливорадостные мгновения встречи Энгельс не заметил его.
— А это я несколько дней тому назад, по дороге в музей, упал и ударился головой о тумбу, — Маркс потрогал рукой пятно, показывая, что теперь уже все в порядке и волноваться нечего.
— Да как же ты мог! — страх, досада и даже возмущение слышались в голосе Энгельса. — Наверное, торопился сверх меры?
— Ах, оставим это, — замахал руками Маркс. — Мои домашние все здоровы, а ты лучше расскажи о себе. Ведь сегодня ты у нас болящий. В последнем письме ты писал… Да! Чуть не забыл — тебе письмо от моей жены.
Он достал из внутреннего кармана сюртука аккуратно сложенный плотный листок бумаги и протянул его через стат.
— Надеюсь, можно прочитать потом?
— Нет, читай сейчас.
— Да потом, на пароходе, не спеша…
— Нет, сейчас.
Фридрих развернул листок. «Дорогой г-н Энгельс! — быстро побежал он глазами по отчетливым, ясным строчкам. — Мы все так рады, что Вам снова стало лучше и что Вы чувствуете себя окрепшим. Но Мавр стоит все же на своем, что истинное средство от Вашей болезни — более продолжительное употребление железа… Все современные врачи применяют железо и ставят его выше рыбьего жира…»
«О господи! — мысленно взмолился Энгельс. — Он и жену вовлек в эту дискуссию о железе и рыбьем жире…»
Дискуссия велась давно, с первых дней болезни. Сам больной считал, что медицина, как и всё на свете, подвержена моде, что с некоторых пор возникла, в частности, мода сводить все недуги к недостатку в крови железа и что ему гораздо больше помогает отличный норвежский рыбий жир, а главное — морские купания. Маркс находил такой взгляд легкомысленным.