Он кончил петь, отхлебнул глоток вина; по его лицу было видно, что он оставляет, оставляет, оставляет далекую страну молодости. Как бы прощаясь с ней, он сказал:
— Они разбили нас в решающей битве на Мурге, но это была подлая победа — они нарушили нейтралитет Вюртемберга и обеспечили себе возможность обходного маневра. Двенадцатого июля наш отряд перешел швейцарскую границу.
— Говорят, прикрывая товарищей, ты отошел в числе самых последних? — не желая, чтобы возвращение из прошлого было слишком резким, и даже почему-то опасаясь этого, спросила Тусси.
— Говорят, говорят… Кто говорит? — Энгельс уже вернулся совсем. Не в его обычае было занимать дам такого рода разговорами, и сейчас он, пожалуй, даже жалел, что позволил себе забыться.
— Мавр говорит.
— Ах, Мавр… Если, Тусси, в качестве филиала упоминавшегося мной общества тебе вздумается еще учредить добровольное общество по безмерному восхвалению Энгельса, то лучшего президента для него, чем Мавр, ты не найдешь.
— Мавр зря не скажет, — многозначительно вставила Лиззи.
— Конечно! — подтвердила Тусси и попросила: — Расскажи еще что-нибудь о восстании.
Но Энгельс, как видно, уже не хотел говорить об этом серьезно. Он помолчал, вспоминая что-то, потом сказал:
— Видишь ли, восстание в Пфальце имело свою и веселую сторону, что вполне естественно в такой богатой и благословенной Вакхом стране. Народ радовался тому, что удалось сбросить со своей шеи тяжеловесных, педантичных старобаварских любителей пива и назначить чиновниками веселых и беззаботных ценителей местного вина. Первым революционным актом пфальцского народа было восстановление свободы трактиров.
— Ты морочишь мне голову! — засмеялась Тусси.
— Выдумает же! — улыбнулась и Лиззи.
— Ничуть. Это действительно так, — серьезно ответил Энгельс. — Ведь Пфальц превратился тогда в большой трактир, и количество спиртных напитков, уничтоженных за шесть недель восстания под видом тостов во имя пфальцского народа, не поддается учету. Временное правительство Пфальца состояло почти исключительно из любителей вина, но нельзя отрицать, что они вели себя несколько лучше и делали сравнительно больше, чем их баденские соседи… У них была, по крайней мере, добрая воля и, несмотря на их любовь к вину, — более трезвый рассудок, чем у филистерски-серьезных господ из Карлсруэ… За это я и хотел бы сейчас выпить — за любовь к дарам Вакха, сочетающуюся с трезвостью рассудка!
— Ура! — крикнула Тусси. — Теперь я понимаю, почему Мэмэ и Мавр избрали для свадебного путешествия именно Пфальц.
— Дитя мое, — шутливо-наставительно и одновременно с гордостью за друзей заметил Энгельс, — твои родители с молодых лет не только весьма просвещенные люди, но и вкус у них всегда был отменный.
Минуту все помолчали. Потом Энгельс печально вздохнул:
— Ах, как давно это было! Пролетело двадцать лет…
Тусси, словно только теперь поняв, что Энгельс действительно не так уж молод, осторожно спросила:
— А твои товарищи по восстанию живы? Ты знаешь, кто из них где?
— Командир отряда Август Виллих жив. Он на десять лет старше меня. Значит, ему вот-вот стукнет шестьдесят.
— Как он?
— О, с ним мы хлебнули горюшка! — Энгельс на мгновение даже зажмурился словно от слишком резкого света. — Видишь ли, Тусси, люди имеют свойство меняться, и притом порой очень быстро и глубоко.
— Твой командир отошел от революции, стал заурядным бюргером?
— Нет. В некотором смысле даже наоборот; ему не терпелось продолжать революцию любой ценой, несмотря на то что революционная ситуация полностью себя исчерпала. Он впал в сектантство, заразился авантюризмом. Прошло немногим больше года после баденско-пфальцского восстания, как он стал обвинять Маркса в том, что мы слишком дорожим своим покоем, что мы трусы…
— Мавр трус?! Ты трус?! — возмущенно выпалила Тусси.
— Однажды дело дошло до дуэли. Наш благородный и бесстрашный друг Конрад Шрамм не вытерпел оскорбительных выпадов Виллиха против нас и бросил ему вызов.
— И они дрались? — Тусси негодующе расширила глаза.
— Да, Как ни силились мы с Карлом предотвратить дуэль, она все-таки состоялась.
— И что же?
— По счастью, дело обошлось довольно благополучно: Конрад был легко ранен в голову, и только.
— Выходит, еще бы чуть-чуть, и он уложил его насмерть? Ну и хлюст этот Виллих!