— Но почему вы думали, что я способен на такое, — проворчал он. — Ради бога, что заставило вас поверить в это?
Заикаясь, Антония сказала:
— На пляже было темно, цвет его волос был похож на ваш, и он говорил с английским акцентом, а я только что встретила вас на вечеринке и подумала…
Ее голос замер, она перевела дыхание.
— Вы подумали? — повторил Патрик, нахмурившись.
Их глаза встретились: ее — расширенные, цвета потемневшей бирюзы, с влажными изогнутыми ресницами, и его — сузившиеся, суровые, сверкающие голубизной.
Девушка устало вздохнула.
— Когда я заговорила с вами на вечеринке, вы были рассержены и смотрели на меня с ненавистью.
— Да, я помню, извините. Тем вечером я был в плохом настроении.
— Я знаю. Мой дядя видел, что случилось, подошел ко мне и рассказал о вашей только что расторгнутой помолвке. Вот почему когда я увидела, что вы пошли к пляжу… Зачем я последовала за вами? Я беспокоилась за вас. Вы выглядели таким печальным, а у меня появилась безумная идея попытаться успокоить вас.
Она остановилась, разрыдавшись.
— И затем… и вот… вот почему я подумала, что напавшим были вы.
— Я пережил из-за вас два самых страшных дня в моей жизни, вы знаете это? — внезапно спросил Патрик.
— И я тоже, — бросила в ответ покрасневшая Антония.
Лицо Патрика напряглось, как будто она ударила его.
— Да, конечно, — пробормотал он. — Извините. Мне не следовало забывать об этом. Я еще мучился от одного удара, когда другой буквально сбил меня с ног.
Он сердито отбросил свои волосы со лба.
— Видите ли, очень жарко, и я много прошел пешком, торопясь за вами. Могу я присесть?
Он указал на место рядом с ней, и Антония, поколебавшись, подвинулась.
— Больше не о чем говорить, не так ли? Я сказала вам, что мне жаль. Я не думала, когда они расспрашивали меня, что все так перепутается… — Она остановилась, потом тихо продолжила: — Я знаю, это было для вас крайне болезненно, и мне очень жаль, поверьте. Что еще я могу сказать? Прошло два года. Можете ли вы забыть все?
— А вы? — спросил Патрик, и она невольно взглянула на него, потом снова отвела глаза.
Патрик сидел вполоборота к ней, одна рука его была закинута за спинку скамьи, длинные ноги вытянуты. Его присутствие стесняло и даже пугало девушку. Странное сходство… Звук его голоса, блеск волос, манера двигаться — все напоминало ей о событиях двухлетней давности, что заставляло ее душу метаться между чувствами любви и ненависти.
— Давайте поговорим о чем-нибудь, — сказал он беспечно. — Что вы делаете в Венеции? Учитесь?
Рядом со скамьей росло фиговое дерево. Антония задержала взгляд на его гладкой серой коре, темно-зеленых листьях, через которые солнечный свет просачивался на гравий. Когда Антония приехала в этот дом, дерево было таким красивым, что она решила нарисовать его. Но теперь девушка не могла смотреть на него, так как считала, что оно всегда будет напоминать ей об этой встрече с Патриком.
— Нет, — прошептала она. — Я поехала домой, как только мне разрешила полиция. Вернулась в Штаты, не закончив курса во Флоренции. Работала для отца, разыскивала кое-что для его книги, которую он писал несколько лет. Папа — специалист по истории искусств. Джордж Кэбот. Вам что-нибудь говорит это имя?
— Да, конечно, — ответил Патрик, гадая, гордится ли она своим отцом. Имя было широко известным, но он не читал ни одной из его книг. Он не увлекался современным американским искусством, поскольку его всегда привлекала эпоха итальянского Возрождения.
— Ваши родители еще живы?
— Да, — отозвалась Антония.
В течение тех месяцев, когда она работала для отца, девушка видела его больше чем когда-либо. Однако ей не удалось лучше узнать отца. Будучи замкнутым по натуре, Джордж Кэбот жил и дышал только своей работой, у него никогда не было времени и внимания для жены и дочери.
Ее мать, Аннет Кэбот, жила также в своем внутреннем мире. Ее занимала только светская жизнь. Аннет Кэбот работала в местных благотворительных обществах, сидела в комитетах, обедала и ужинала с важными и влиятельными людьми.
Родители Антонии были живы, но отделены от нее барьером, почти таким же сильным, как и смерть: безразличием.
Патрик, глядевший на ее бледное лицо, гадал, о чем она думает, почему ее глаза стали так печальны. Драма, пережитая ими обоими, выковала странную тайную связь между ними. Молодой человек думал о ней прошедшие два года. И сейчас Антония интересовала его больше, чем два года назад. Он продолжал хотеть прикоснуться к ней, в то же время чувствовал, что простое прикосновение напугает ее. Она была похожа на дикую птицу в клетке, готовую разбиться до смерти о решетки, если чужая рука протянется к ней.
— На кого вы похожи: на отца или на мать? — осторожно спросил он.
— Ни на кого, — ответила Антония, но это была неправда. Она унаследовала цвет лица и волос от матери. Аннет Кэбот была красивой женщиной, блондинкой, элегантной, голубоглазой, немножечко холодной. От отца Антония унаследовала артистический талант и его робость.
Ее отослали в школу в раннем возрасте. Каникулы она проводила в летней школе, или же ее посылали покататься на лыжах зимой. Когда ей исполнилось восемнадцать, ее отослали в Италию изучать искусство.
Все друзья Антонии говорили, что она счастливица — одна в Италии, имеет полную свободу. Действительно, родители были очаровательны с ней, щедры, заботились о том, чтобы у нее было все, что она хочет, но в глубине души Антония знала, что они не любят ее.
Она всегда была помехой в их жизни. На короткое время после того, как два года назад Антония приехала домой из Италии, родители пытались преодолеть пропасть между нею и ими, испуганные и ошеломленные тем, что случилось с дочерью. Но тогда было уже слишком поздно.
Маленькая, бледная, нуждающаяся только в том, чтобы ее не замечали, девушка словно ушла в себя, и родители не могли до нее достучаться. Постепенно они сдались, снова зажив каждый своей жизнью.
Антонию оставили одну с ее ужасными снами, преследовавшими ее днем и ночью. Она перестала есть, таяла, медленно превращаясь в привидение. Приехавший с визитом брат ее матери, дядя Аликс, увидя девушку, пришел в ужас.
— Нельзя так жить, — сказал он. — Ты так много потеряла в весе, что похожа на двенадцатилетнего ребенка! А как одета? Бог мой, ты что, не видишь, что с собой сделала? Я вижу, что ты больна. Не лги мне теперь! Если бы твои родители не были так увлечены каждый собой, они бы также это заметили. Мы что-нибудь предпримем. Ты должна вернуться в Италию и смело посмотреть случившемуся в лицо.
— Нет, я не могу, — сказала она, побелев, и долго не возвращалась к этому разговору. Но дядя Аликс был настойчив. Он буквально уговорил ее вернуться во Флоренцию и продолжить учебу.
Ее родители одобрили это, с облегчением наблюдая за отъездом дочери. Они больше не хотели чувствовать себя виноватыми перед ней.
— Итак, когда вы вернулись в Италию? — спросил Патрик, и девушка вздохнула.
— Дядя Аликс и Сьюзен Джейн сняли квартиру во Флоренции на шесть месяцев, я поселилась вместе с ними и окончила мой курс. Затем они уехали, и я нашла квартиру поменьше.
Аликс и Сьюзен Джейн заставляли ее учиться, наполняли квартиру людьми, приучили ее снова есть и оставались с ней до тех пор, пока не убедились, что теперь Антония справится и без них. Никто во Флоренции не знал о том, что случилось, это успокоило ее, и пребывание вдали от родителей также пошло ей на пользу.
— Они великолепны, — сказала она. — Я люблю дядю Аликса, и Сьюзен Джейн большая шутница, она совсем не похожа на тетю, скорее на сестру.
Патрик вспомнил лицо карикатуриста на вилле той ночью, когда полиция проволокла его по большой комнате отдыха. Если бы Аликс Холтнер смог добраться до него в ту минуту, он бы его убил, подумал молодой человек. Да, Аликс Холтнер любил свою племянницу, в этом не было сомнений.
— Они все еще живут в Бордиджьере?
— Нет, они продали ту виллу и купили большую квартиру в Монте-Карло. Это теперь их основной дом, но они прирожденные бродяги, путешествуют по всему миру, потому что дядя Аликс может работать где угодно. Сейчас работает здесь, и этот дом снят им на лето.