– Может вспыхнуть бунт… гражданская война, – настаивал Квинт Эмилий, обливаясь потом.
Коммод сделал глубокий вдох, наклонил голову вправо, потом влево, словно у него затекла шея. Было тяжело держать лук, направляя его вниз. Выстрел вверх сейчас очень помог бы его онемевшим мышцам. Наконец он обратился к полуобнаженному рабу, стоявшему позади солдат:
– Эй, ты! Давай пляши.
У раба, в отличие от Квинта Эмилия, не было ни смелости, ни желания противостоять императору, и он тут же пустился в странную пляску на стене амфитеатра. Выделывая коленца, он одновременно бил в две большие золотые тарелки, производившие сильнейший, но при этом размеренный грохот.
Коммод вновь перевел взгляд на префекта претория:
– Говорю в последний раз: огласи первое имя в списке.
Пятый ярус амфитеатра Флавиев, Рим
– Что делает этот раб, мама? – спросил Бассиан.
– Он пляшет с золотыми тарелками – точно так же, как Геркулес у Стимфалийского болота. Птицы от грохота взлетели в небо, и Геркулес перестрелял их из лука.
– Но ведь мы не можем летать…
– Нет, не можем, – подтвердила Юлия, предельно сосредоточенная, все еще уверенная, что император не посмеет…
На стенах, рассекающих арену амфитеатра Флавиев, Рим
Квинт Эмилий вновь уткнулся в свиток, словно до последнего надеялся, что ему померещилось. Но нет: имя было тем же самым, что и в первый раз. Сомнений не оставалось. Он чувствовал, что внутри Коммода растет гнев и этот гнев направлен на него, Квинта Эмилия.
– Юлия Домна, – наконец выговорил префект претория так, будто зачитывал смертный приговор.
– Юлия Домна? – повторил император. – Почему-то я не удивлен. Слишком красива и слишком умна. Таких женщин не должно быть. Посмотри на Марцию, мою возлюбленную: красавица и при этом простушка. В чем подозревают Юлию Домну?
– Она намеревалась покинуть город в ночь пожара.
– Ясно. – Коммод взял стрелу, протянутую другим рабом, и установил ее на тетиву. – Если бы она добралась до мужа, наместника Верхней Паннонии, тот, возможно, решился бы двинуть против меня свои три легиона. А кстати, не ты ли, Квинт, предложил отдать ему эту провинцию?
– Да, сиятельный. Септимий всегда хранил верность императору, к тому же он опытный военный, а именно такие нам нужны на данубийской границе. Северные племена охвачены волнением, несмотря на победы божественного Марка Аврелия, отца императора, и самого императора, которыми ознаменовались последние годы. Кто знает, вдруг Юлия всего лишь хотела спастись от пожара вместе с детьми, а не бежать в Паннонию. Сиятельный… Умерщвлять Юлию, основываясь только на подозрении и даже не выслушав ее наперед, – это может толкнуть Септимия к мятежу…
– Думаешь? – Коммод с улыбкой повернулся, поднял натянутый лук и стал целиться вверх, в ту самую женщину. – Вряд ли он осмелится начать мятеж, даже если мы прикончим его жену. При условии, что дети останутся в живых.
Квинт Эмилий медленно опустил голову. Коммод был прав. И все же…
– Сиятельный, наместник без памяти любит жену, все об этом знают. Он никогда нам этого не простит.
– А потому мы лишим его должности, – заключил Коммод и, нахмурившись, добавил: – Во имя Геркулеса, где же она? Не вижу!
Центурион, протянувший свиток, подошел к нему и указал на пятый ярус, туда, где сидела Юлия.
– Вон там, сиятельный. Мы водрузили красный флаг на колонну, стоящую рядом с той, возле которой сидит Юлия Домна с детьми.
– Ага! – воскликнул император, вновь расцветая в улыбке. – Неплохо придумано! Квинт, этот центурион далеко пойдет. Как тебя зовут? – обратился он к воину, продолжая целиться вверх.
– Марцелл, сиятельный.
– Ты ведь не только служишь в гвардии, но также помогаешь Аквилию и его фрументариям?
– Да, сиятельный.
– Славный центурион, Квинт, – заметил император. – И к тому же поставляет нам важные сведения.
Префект претория кивнул, но на его лице не было и тени улыбки.
Пятый ярус амфитеатра Флавиев, Рим
– Мама! Император целится в нас! – закричал Бассиан.
Юлия с секунду глядела на красное полотнище, развевавшееся на соседней колонне. Все стало очевидно.
– Не двигайтесь, – велела она детям, тихо, но так сурово, что у Бассиана и Геты кровь застыла в жилах.
Мальчики словно окаменели. Меж тем женщины, сидевшие подле них, принялись спешно собираться и уходить. Молодая супруга наместника Верхней Паннонии посмотрела направо, потом налево: соседние сиденья опустели. Остались только они втроем. Юлия скользнула взглядом по лицам матрон: большинство их застыло в ужасе, но губы Салинатрикс слегка искривились в едкой ухмылке. Эта ухмылка запомнилась Юлии навсегда, словно ее выжгли в памяти каленым железом. Впрочем, в эти минуты надо было думать о другом.